Andrew - o c24ec28d571a6d65

высокой, смуглой груди и, помедлив, сказал: «Красивей вас, Федосья Петровна, никого на

свете нет!»

Боярышня покраснела и пробормотала: «Неправда это!»

-Да разве ж я б мог вам неправду сказать! – горячо воскликнул Кольцо. «Никогда в жизни я

бы оного не сделал! Ну, хотите, я вас всю – с головы до ног, - расцелую, и более ничего не

надо мне!»

-Только поцелуете? – жалобно спросила Федосья.

-Конечно! – искренне ответил атаман.

Девушка вздохнула и стала расстегивать сарафан. «А ну потерпи еще! – приказал себе

Кольцо. «Недолго осталось».

Соски у нее были вишневые и острые, живот – смуглый и плоский, ноги - длинные, и вся она

– несмотря на рост, - под стать Кольцу, и стройность, была мягкая, будто пух.

Нацеловавшись вдосталь, - боярышня покраснела аж красивой, с острыми лопатками,

спиной, - он шепнул: «Давайте, Федосья Петровна, я вам тоже сладко сделаю, хочется же

вам».

-Невместно же, - слабо сказала боярышня, но Кольцо закрыл ей рот поцелуем и тихо

ответил: «Так пальцем же, что ж от пальца-то будет? Ничего, Федосья Петровна».

Она была вся горячая и влажная, и Кольцо с удивлением услышал слабый, низкий стон.

«Если Федосью Петровну обучить, как следует, - усмешливо подумал атаман, - и не скучно с

ней будет. Ну, ничего, дорога за Большой Камень долгая, как раз времени хватит».

-Федосеюшка, - ласково прошептал он, - пусти к себе, хоша на ненадолго, вот те крест,

ничего делать не буду, просто полежу, и все».

Боярышня неразборчиво что-то проговорила, и Кольцо, устроив ее удобнее, развел в

стороны длинные, стройные ноги. «Вот так, - усмехнулся он, нажимая посильнее и целуя ее

– глубоко, долго, - вот так, боярышня!»

Федосья внезапно очнулась – боль была короткой, но острой, - и поняла, что жизнь ее

сейчас разделилась на две части. Там, за дверью сеновала, в сияющем закате, ее более

никто не ждал – она осталась одна, и никто на всем белом свете не смог бы ей сейчас

помочь. Она откинула голову назад и заплакала – быстрыми, горячими слезами.

С ней было хорошо, - подумал Кольцо, - она была сладкая, горячая, тесная, - пока еще. В

конце она закусила пухлые губы, сдерживая крик.

Он вытерся сеном и привел ее в порядок. Боярышня сжалась вся в комочек, и всхлипывала,

уткнувшись лицом в сгиб локтя. Он лег рядом и поцеловал нежную шейку – сейчас надо

было поласкаться.

-Обесчестили вы меня, - сквозь рыданья сказала Федосья. «А ведь обещали, клялись…».

Кольцо чуть не рассмеялся вслух, но вовремя себя одернул. «Так Федосеюшка, - ответил он,

целуя ее, - ты ж такая сладкая, ну не удержался я, ну прости, милая. Ничего, сейчас венцом

это дело покроем – и бояться нечего».

-Ведь сговорена я, Иван Иванович, - расплакалась Федосья. «Обещана ж я, говорила я

вам…».

-Ну, Федосья, - он чуть отодвинулся, - коли ты свое девство не соблюла, так я тут не причем.

Сама передо мной разделась, сама и ноги раздвинула, я тебя не насильничал. А я тебя в

жены хоша завтра возьму, слово мое крепкое».

У девки тряслись плечи, и Кольцу даже стало немножко ее жалко. «Вот же дура, - вздохнул

он про себя, - нет, коли она мне дочерей родит, уж я над ними с плетью буду стоять, чтобы

сего не получилось. Ну конечно, отца у девки нет, некому следить за ней».

-Ну, ну, - грубовато сказал он, - ну, не плачь. Повенчаемся, и все хорошо будет».

Она, сглотнув, прижалась к нему поближе, и Кольцо усмехнулся про себя: «Ох, зря ты сие

делаешь, Федосья».

-Ты ножки- то раздвинь, - шепнул он, - ты сладкая такая, что еще хочется.

Девка, было, замотала головой, но Кольцо, властно положив руку, куда надо, сказал: «Ты не

ломайся, Федосеюшка. Это целочке ломаться пристало, а ты не оная более. Ты теперь баба,

а у бабы доля одна – мужику давать».

Федосья покорно развела ноги, и, почувствовав его в себе, уткнулась лицом в мягкое,

душистое сено, скрывая рыдания.

-Вот, видишь, - Марфа потянулась и погладила сына по голове, - хоша и пару дней, а на

материнских харчах побудешь. Как чертежи-то твои?

-Да они готовы, почти, - Федор зевнул, и крепко, сладко потянулся. «Матушка, а можно

Федор Савельевич у нас отобедает завтра? Надо ему Витрувия книгу, что есть у меня, а на

стройку ее носить не след – вдруг что случится».

-Ну конечно, - Марфа улыбнулась. «Пусть приходит, хоша не мельком его увижу, а

познакомимся, как следует – все ж учитель твой».

Сын вдруг помрачнел. «И чего это уезжать мне надо? – пробурчал он, глядя в окно горницы.