Комета Еленина - КОМЕТА

Вот Лиза Марковна, поднимается над тщедушным тельцем Клавдия Давыдовича, демонстрируя всю свою необыкновенную красоту. Фыркает как лошадь, трясёт искусственной своей гривой... Улыбается слегка безумной улыбкой своей. Манкая. Аппетитная...

И бухается всей своей массой на прозрачную грудь Клавдия Давыдовича и вместе с хрустом разошедшихся позвонков и поломанных рёбер, вышибает из него душу, выцеловуя, уже мёртвую его, плешивеющую голову...

***

Клавдий Давыдович открыл глаза. С шумом кузнечного меха, выдохнул и одёрнул, протянутую было руку, так и не нажав кнопку звонка. Знобило.

Сегодня ночью он, как и всегда, дрочил перед сном, лёжа в холодной холостяцкой постели.

Только было ему, в этот раз, несказанно легко и покойно. И грезились ему, пахнущие сдобой, перси Лизы Марковны и её нежные руки.

И был он, непередаваемо счастлив.

ЧЕЛОВЕК ОБИДЕЛ СОБАКУ

***

Клавдий Давидович Русских, был чилавек неплохой тока чюток припизденый.

Будучи уже пожилым и одиноким, прохававшим эту жисть до сути, утомивший своим пиздоватизмом, слинявших от него, жену и деток, к тому же от природы прожжённым скептиком и прагматиком, он и думать не думал, что однажды станет поэтом...

Первое, стихо пришло, к нему озарением, поздней ночью, на шестой день запоя, и до утра одинокий пенсионер-алкоголик, глядел в ночь через окно, блаженно улыбаясь.

Это была волшебная ночь... Ночь, когда человек из обыкновенного потребителя, превращается в творца. И словно становясь выше и значимее, наполняется уверенностью в своей богоизбранности и решимостью донести для духовно-нищих окружающих, дарящую прозрение, благую весть, собственного приготовления.

Для пущей храбрости он допил начатую накануне «чекушку» и вышел в мир, апостольствовать...

Первой жертвой новоиспечённого таланта стала старушка – соседка.

Уверенный в том, что гений без труда находит путь к сердцам людей, он решил опробовать силу своего детища на бабе Вале, и без того светлой и глубоко сочувствующей.

Помогая ей сойти вниз, поддерживая под трясущийся локоток, Клавдий Давидович, наклонился к её уху и с трепетом, первый раз, произнёс разрывающие его из нутрии, откровения;

Человек обидел собаку...

Зря конечно, зато за дело,

Мне бы...

- Ты ужо я чую, нарезался с утречка. Да, Давидович? Шо ты мине голову морочишь?

Нету у мине денях. Пенсию ишо не приносили. А тибе шо, ужо приносили шоль? – срезала его порыв на корню, старая липская интеллигентка.

Клавдий Давидович, тут же охладел к просвещению особо древних экземпляров и оставив бабку одну справляться с бесконечными ступеньками, вышел на улицу.

Дальше последовала сплошная череда разочарований...

Завидев лик одухотворённого старца, прохожие настороженно ускоряли шаг, а при его попытках ухватить за рукав или ещё как привлечь к себе их внимание, неизменно шарахались или вскипали яростью. И уж, если кто из самых великодушных и неторопливых и останавливался, то заслышав надрывные декламации блаженного дедушки, спешил скрыться крутя пальцем у виска.

-Да стойте же вы, дикарьё! - Кричал им вслед, раздосадованный поэт – алкоголик, и великолепное « Человек обидел собаку...» тонуло в бездушном безмолвии.

У наливайки, где апостол брал две по сто и огурчик, нашлась-таки парочка блаженных, дослушавших его гениальное стихо до конца. Один из них был матёрым мегрелом ни черта не понимающим по-русски, зато обладающим истинно кавказским радушием. Он угостил поэта соточкой.

А вторым, стоически вынесшим поэзию прозрения, был уснувший во время просвещения, сизый местный бич Павлуша.

Выйдя из наливайки, Клавдий Давидович, решил ехать в места наибольшего скопления людей, справедливо считая идеи, заложенные в своём творчестве – оружием массового воздействия.

Первым таким местом был выбран городской вокзал.

В автобусе подвыпивший старец испугал до полусмерти двух сидящих спиной к нему, и мирно шепчущихся студенточек, подкравшись сзади и достаточно громко ебанув:

-Человек обидел собаку!..

После чего был высажен на ближайшей остановке под несмолкающие, возмущённые крики неблагодарной толпы, наперебой успокаивающей рыдающих истеричек.

На остановке, он получил палкой от слепого гармониста, за то, что пытался петь свои стихи налету положив их на «Маш славянки» и вконец расстроенный купил в киоске дешёвой водки и вернулся домой.

Он запил страшно. Беспробудно и отчаянно.

Но, каждую ночь он просыпался, что-то карябал огрызком карандаша на чём придётся и до утра стоял у окна, глядя завороженно в ночь и улыбаясь...