Козлов Сергей - Вид из окна

- А вы еще не помирились! - напомнил Хромов.

- Пусть пока так и будет, это выигранное время. Пусть все так думают, а главное - те, кто устроил мне порноспектакль с моим участием.

- Хорошо еще педиков тебе не подсунули, - хохотнул Хромов.

- Тьфу! - чуть не подавился Егорыч.

Словцова откровенно передернуло от плеча до плеча:

- Умеешь ты, Юрий Максимович, аппетит подбодрить.

- Да тут жрать нечего! Раньше готовили, а сейчас греют. Во, - кивнул Хромов в зал, - сколько народу нагрели! Ну а ты, Павел, раз сказал «а», не тяни, пора переходить к «б». За себя я ручаюсь, мамой клянусь, Вера мне дороже всего на свете. И уж если ты ей так вдруг стал нужен, значит, что-то в тебе есть. Я ей еще раньше, чем тебе, пообещал.

Павел вопросительно поглядел на Егорыча. Тот торжественно провел ладонями по лицу и бороде:

- Могила... Жутко люблю участвовать в таких мероприятиях.

Словцов еще несколько мгновений выждал, оценивая готовность собеседников. Хромову же не терпелось:

- Ну, не томи... Щас Пашку менты сюда подвезут, я уже договорился.

- А он и так обо всем догадается, - сказал Павел, - но, в принципе, все просто. Для того, чтобы выжить, или хотя бы жить спокойно, мы должны умереть. Оба. Умереть наверняка, со всеми вытекающими последствиями и соответствующими надгробиями.

- Так это... - осенило Юрия Максимовича. - Получается, сделать то же самое, что Жорик сделал?!

- Ну да.

- Но при чем здесь Ромео и Джульетта?

- Да притом, что Зарайский отправил вместо себя на тот свет двойника. У меня нет никакого желания, чтобы кто-то умер вместо меня. Поэтому надо умереть самим и остаться в то же время живыми.

- Круто, - признал Егорыч.

- Кино, - призадумался Хромов.

- Я позавчера вечером в храме был, - вспомнил Павел. - Не то чтобы я хотел спросить у Бога, отчего со мной все так в жизни произошло и происходит, а, наверное, у самого себя перед лицом Бога спросить хотел. Но когда зашел внутрь, удивился: шла служба, и было очень много людей. И такое чувство, будто я на чужой праздник попал. Там совсем другие люди! Не те, что на улицах. Все в них другое: взгляд, речь, движения. Поют вместе с Ангелами. И вспомнилось вдруг из Библии: много званых да мало избранных. Так вот что мне Господь показал: я увидел избранных! И такая на их лицах отрешенность от этого суетливого, гадящего под себя мира, такое терпение, что мне стало невыносимо стыдно. Я даже осмотрел себя со всех сторон, не притащил ли я на себе что-либо в храм грязное, неподобающее, а смотреть надо было внутрь, в душу.

Павел некоторое время помолчал, молчали и собеседники. Потом заговорил Хромов.

- Я когда Жору похоронил, тоже в храм пошел, чтоб все, как положено: отпевание заказал, этот, как его, сорокоуст... За упокой... И тоже у меня было чувство, будто я совсем в другой мир пришел. Сначала было душно, уйти хотелось поскорее, казалось, все со всех сторон давит и будто сама смерть где-то рядом, а жизнь там - за воротами церкви. Кипит, движется. Я с первого раза даже не выдержал, вышел на улицу, отдышался. А тут подходит ко мне поп и спрашивает: вижу, говорит, тяжело вам. Я ему честно признался: мол, там все напоминает о смерти. А он говорит спокойно так: напоминает, конечно, но жизнь именно там. Вечная жизнь... И я потом снова в храм зашел и уже совсем по-другому себя чувствовал. Спокойно как-то... И как будто камень с души упал. А потом ехал домой и думал, и на всю голову заболел, но никак не мог понять, как может быть жизнь вечной. А дома, только не смейтесь, я детскую Библию прочитал. Детскую!.. И когда про Христа читать начал, вся душа у меня наизнанку вывернулась. Вдруг стало за всю свою жизнь стыдно. Так стыдно, что, думал, слезами умоюсь. Смешно?! - насторожился Юрий Максимович.

- Чё ж тут смешного? - ответил Егорыч.

- Вот, рассказал, и как будто голый перед вами... - пояснил Хромов.

- А я, - начал Егорыч, - когда жена ушла, стал горькую пить. Уж не помню, сколько не просыхал. В больную-то душу хорошо льется, да вот не лечит. Совершенно честно полагал, что мне в этом мире хуже всех. И такое у меня перманентное состояние запоя было, что я и на буровых, и дома в состоянии опьянения находился. Так, знаете, не падал, работал себе, косились на меня, конечно, но с обязанностями худо-бедно справлялся. Да и терпели, потому как с кем не бывает? Однажды на новое «пятно» надо было ехать по воде. Перед «метеором» час у меня был. Я бродил по Самарово, граммов сто, разумеется, в кафе «Иртыш» принял. Оно тогда как раз напротив Знаменского храма стояло. Кафе - развалина такая, с вечно пригоревшим пловом на все случаи голода. Вышел оттуда с изжогой, дорогу перешел. А перед храмом увидел инвалидную коляску. Паренек в ней лет двенадцати сидит. Прямо перед ступенями в храм. Я подошел, помог ему, в храм закатил. Воскресенский-то тогда еще только начинали строить. Поэтому основные службы в Самарово проходили. И в тот день отец Сергий служил - большой, кстати, подвижник. Закатил я паренька в храм и все: не знаю, куда руки деть. Народ: «Господи, помилуй» - и крестится. И паренек мой крестится. И у меня рука - сама собой... И смотрю я на этого мальчугана в инвалидной коляске, а у него никакой тоски в глазах, а, наоборот, прояснение какое-то. А я, здоровый мужик, на жизнь жалуюсь... Ох и противен я сам себе стал. Потом мне отец Сергий пояснил, что совесть - это глас Божий в человеке. И если человек его слышит, значит, не все еще потеряно.