Козлов Сергей - Скинькеды

Сергей Сергеевич Козлов

СКИНЬКЕДЫ

маленькая повесть в память о погибшем племяннике

* * *

Душноватыми, липкими от недавно отступившей жары сумерками вкрадчиво входил в город июльский вечер. Солнце ещё полыхало оранжевым заревом на западе, будто катился в сторону горизонта огненный вал, и день вроде бы не совсем кончился, но все малыши давно уже посмотрели программу «Спокойной ночи». Те же, кто был постарше, собирались в это время в беседке в центре детской площадки, доставали сигареты, кока-колу, кое-кто потягивал пиво, некоторые просто сидели, поддерживая пустую болтовню многозначительным молчанием. Дюжина ребят от 14-ти до 20-ти ежедневно обреталась здесь для того, чтобы придумать продолжение вечерних похождений, либо, отдав время бесцельным разговорам, разойтись по домам после полуночи. Днём в беседке собирались реже. Туда приходили вследствие приступов безделья в надежде встретить хоть кого-нибудь и разжиться деньгами или сигаретами, прокачать округу принесённой на плечах новомодной музыкой, побренчать на гитарах; приходили, если уже некуда было или, наоборот, никуда не хотелось идти. Таким образом, в большей степени это было место сбора ни для чего, а потому... Зато здесь всегда могло начаться что-то, хотя не всегда хорошо кончиться. В этом, кстати, легко усмотреть вселенскую закономерность. Уж если История порой начинается от места, к примеру: от египетских пирамид, от гималайских вершин, от Акрополя, - то нет ничего удивительного, что житейским историям тоже надо плясать от какого-то места. И молодые люди приходили сюда, в первую очередь, потому, что здесь более всего ощущалась сопричастность к масштабным событиям, даже если они таковыми не были или их не было вообще. Ощущение причастности заменяло то, что взрослые называли самореализацией. Но уж если эта самореализация начиналась, то история могла получиться пусть не с большой буквы, но с восклицательным знаком!

В июле дворовая дружина заметно редела. Многих вывозили к теплым морям родители, некоторых почти силой отправляли в местные, а потому «беспонтовые» лагеря, третьи находили летом временную работу. Те, кто собирался в беседке летом, принадлежали либо к категории социально неблагополучных, либо, наоборот, к везунчикам, каковых родители оставили дома со старшими сестрами, братьями, а то и в полной самостоятельности. Таким счастливчиком этим летом был Валик - Валентин Запрудин, крепкий белокурый паренёк, который весной окончил десятый класс, а летом бескомпромиссно заявил родителям, что не поедет с ними жариться на пляже, потому как в шестнадцать лет ему уже стыдно повсюду таскаться за ними хвостиком. После недолгого, но бурного совещания отец решил проверить зрелость сына посредством полива дачного участка и содержания дома в образцовом порядке, а вздыхающая мама на пяти листах расписала не только последовательность действий на каждый день, но и несложные рецепты приготовления некоторых блюд. Понятно, что в листы Валик ни разу не заглядывал... Денег, разумеется, ему тоже оставили, подробно рассчитав траты, а также спрятали на книжных полках заначку, которую Валик без труда нашёл через полчаса после того, как родители отбыли в аэропорт. Достаточно было пробежаться по томам любимого отцом Пикуля и увидеть в «Фаворите» гладенькие купюры.

Сегодня был второй вечер его самостоятельной жизни. Первый удался на славу, но помнил он его смутно. В первую ночь Валик решил стать мужчиной, для чего пригласил в гости свою соседку и одноклассницу Ольгу Большакову. С ней у него складывался вялотекущий роман: провожалки, танцульки, совместные походы в кино с несмелыми поцелуями. Товарищи с более богатым опытом посмеивались над Запрудиным, критикуя его нерешительность и делая непристойные подсказки. Но роман Валентина и Ольги хоть и был размеренно-скучноватым, но зато искренним. Что-то необъяснимое тянуло их друг к другу и не позволяло совершать резких движений. Роман был романом, а не пошлыми страстишками, о которых сально баяли в беседке старшие товарищи, смакуя порой отвратительные подробности. Планируя перевести затяжную скучную часть романа в бурную фазу, Валентин распотрошил отцовский бар и, накачивая себя для смелости, нагрузился до рвотного рефлекса. Полночи Ольга таскала из-под него тазы, а он последними остатками сознания проклинал алкоголь и собственную глупость. Утром в пустой квартире он сгорал от стыда и сухости во рту.