И. Халатников - Дау, Кентавр и другие

Из вышеописанных историй читатель мог уже заключить, что разрешения на поездки за рубеж-постоянно сопровожда­лись трудностями. К этому нужно добавить, что в случае отка­зов никогда никаких объяснений не давалось.

Получив отказ, я обычно долго мучился, пытаясь угадать его причины. В августе 1975 г. в Хельсинки проходила очеред­ная конференция по физике низких температур (это область физики, которой я посвятил, можно сказать, полжизни). Кон­ференция проходила сразу же после подписания знаменитого Хельсинкского соглашения. И советской стороной, которая, несомненно, стремилась показать серьезность своего отноше­ния к Хельсинкским соглашениям, была подготовлена неслы­ханно многочисленная делегация, включавшая ученых не только из АН, но и из других ведомств. В нее входило 50 человек, среди которых оказалось много людей, выезжавших впервые. Заметим, что Финляндия из всех западных стран считалась наиболее легкой для выезда, поскольку Советский Союз имел соглашение с Финляндией о выдаче «невозвращенцев».

Выезд должен был состояться в воскресенье. Как уже гово­рилось, разрешение обычно приходило в середине дня нака­нуне выезда. В этом же случае уже в середине недели стало известно, что поступило «решение инстанций» на всех, кроме двоих. Этими двумя были Алексей Абрикосов и я. С Абрико­совым было все ясно, поскольку он в 1969 г. совершил настоя­щее «грехопадение», женившись на француженке. После этого он долго состоял в почти «невыездных». Ему разрешались по­ездки только в социалистические страны. Пункт о «моральной устойчивости» был основным в характеристиках, выдаваемых в райкомах партии.

Ситуация же со мной оставалась загадкой, и ее можно было принять за сигнал, что в «инстанциях» против меня задумано что-то серьезное. Однако в пятницу в конце дня появилось долгожданное «решение», позволявшее и мне, и Абрикосову отправиться в Финляндию. Несмотря на happy end, эта исто­рия заставила меня потом долгое время мучиться в догадках, что «они» имеют против меня. Однако настоящий кризис слу­чился только в 1979 г. Эту историю я хотел бы рассказать бо­лее подробно.

В декабре этого года в Брюсселе должна была состояться очередная Сольвеевская конференция. Напомню, что эти кон­ференции начали проводиться с начала века на средства ученого-химика Сольвея, изобретателя метода производства соды. По традиции, они были немногочисленны, для участия в них приглашались лишь звезды физики и химии. Участниками первых встреч были А. Эйнштейн, М. Планк, X. Лоренц и дру­гие корифеи. До последнего времени уровень этих конферен­ций оставался очень высоким.

Один раз, в 1973 г., мне посчастливилось участвовать в Сольвеевской конференции. Она была посвящена астрофизи­ке. Как полагалось, по окончании ее все участники были пред­ставлены бельгийскому королю Бодуэну, во время нашей встре­чи проявившему заинтересованность теми космологическими проблемами, которыми занимался я, и мне показалось, что он внимательно слушал мои ответы. Тогда же я стал членом Сольвеевского комитета. Его возглавлял лауреат Нобелевской премии бельгийский физик Илья Пригожин, сын эмигрантов из России. Быть членом Сольвеевского комитета было очень престижно, и я дал согласие на это, не спросив позволения в Академии наук. А по правилам того времени на участие совет­ского ученого в международных организациях требовалось ре­шение «инстанций», аналогичное тому, которое давалось для выезда за границу. У меня в дальнейшем сложилось впечатле­ние, что этот «грех» тянулся хвостом за мной многие годы.

На следующую Сольвеевскую конференцию в 1976 г. я не поехал. То ли мне не рекомендовали эту поездку, то ли конфе­ренция не была своевременно «включена в план». Включение в план было еще одним барьером, часто позволявшим отсе­кать нежелательные поездки.

Готовясь к Сольвеевской конференции 1979 г., я своевре­менно позаботился о включении ее в план международных связей АН, а также подготовил предложения по составу деле­гации (расходы брала на себя приглашающая сторона). Пред­лагая состав делегаций, всегда необходимо было соблюдать известный баланс, чтобы не раздражать «инстанции». Так сло­жилось в мире, что среди физиков-теоретиков — большой про­цент «лиц еврейской национальности», как тогда было приня­то говорить. Да и у нас в институте их хватало, хотя этот фактор никогда никакой роли внутри институтской жизни, естествен­но, не играл.

В состав предложенной делегации входили имевшие при­глашения Яков Синай, Юрий Климонтович, я, а также ряд других достаточно известных теоретиков, заведомо не обла­давших никакими «недостатками». К сожалению, по тем или иным причинам эти «другие» отказались от поездки. В резуль­тате «наверх» пошла бумага со списком делегации, полностью состоящей из «лиц еврейской национальности», или, как тогда шутили, «инвалидов пятой группы». Это вызвало там бурную реакцию. На заседание «выездной комиссии» был вызван для серьезной нахлобучки главный ученый секретарь Академии наук Г.К. Скрябин, подписавший указанную бумагу. По-видимому, возник вопрос, кто предложил такой состав и, естественно, было названо мое имя как руководителя делегации. Это на­влекло на меня особый гнев присутствовавшего при этом гене­рала Г., заместителя председателя КГБ. Возмущенная комиссия приняла решение послать на Сольвеевскую конференцию Си­ная, Питаевского и Климонтовича. Меня же не посылать, а наказать, запретив вообще все поездки за границу сроком на два года. Как будет видно из дальнейшего, окончательное ре­шение принималось в КГБ.