Алесь Жук - Заполненный товарищами берег

К тому времени Союз пи­сателей СССР уже имел Дома творчества в Гаграх, в Дуболтах, в Коктебеле, в Пицунде. Но после летнего, «детско­го» периода, в Королищевичи ехали писатели постарше поработать.

Я не был завсегдатаем Королищевич, но и в ред­кие свои приезды помню там Вячеслава Адамчика, когда он писал «Чужую бацькаўшчыну», важно прохаживающихся по тропинкам Нила Гилевича и Сергея Граховского, Пилипа Пестрака, Анатоля Астрейку, Рыгора Нехая, Рыгора Берез­кина... Всех по памяти уже трудно перечесть.

В Королищевичи я ста­рался вырваться хотя бы на недельку где-то в конце февра­ля, чтобы походить на лыжах. Дело в том, что еще в моло­дости я однажды попал на лыжню вместе с Миколой Лобаном, Сергеем Граховским, Геннадием Буравкиным. В Доме творчества в то время имелся свой лыжный «парк» и была традиция ходить на лыжах. Традиция потихоньку ушла, не стало лыж, но благодаря спортивным Стайкам по всему Королищевичскому лесу были накатаны чудесные лыжни.

Что может сравниться с красотой зимнего леса под светом луны, с опу­шенными инеем деревьями! И со спусками с довольно крутых пригорков, и с неуютным сумраком под кронами густых ельников! И все это в ночной лесной тишине! В том лесу остались самые лучшие лыжни, которые я знал в своей жизни.

Потом построили новый комфортабельный Дом творчества «Ислочь», содер­жать старые Королищевичи не видели смысла. И я попал туда не в последний ли год их существования. К тому времени ушли из Стаек в Раубичи спортсмены, и в лесу не стало лыжни. Несколько человек обслуги и столько же нас, постояль­цев, в основном стариков. И среди них неожиданно для меня — человек-легенда Микола Улащик. Из Москвы и в этом лесу, в запустевающем Доме творче­ства... Уходящие Королищевичи сделали мне прощальный подарок: знакомство с Николаем Николаевичем.

Еще студентами мы слышали, что в Москве, в Институте истории СССР АН СССР работает доктор наук, член Археографической комиссии АН СССР Микола Улащик. И занимается он историей Белоруссии, о которой в советских учебниках ничего не говорилось. И именно он был составителем и редакто­ром 32 и 35 томов «Полного собрания русских летописей», в этих томах были собраны собственно белорусские летописи. Можно было только мечтать посмо­треть и прочитать их.

В первые дни я пытался проторить хотя бы небольшую лыжню в сторону Стаек по твердому, слежавшемуся снегу, но лыжня не получалась, да и кто-то начал осваивать проложенный мною след как тропинку. Потом я увидел и самого человека, которого привлекла выбранная мной просека. Рослый, широкий в кости, в черном пальто, со сцепленными за спиной руками он шел ровно, размеренно, так, чтобы можно было идти долго и не уставать, чтобы можно было размышлять. Я заметил Николая Николаевича раньше, что-то подсказало мне, что не нужно тревожить его, и я сошел в сторону за молоденькие елочки. Я и после не тревожил его на нашей совместной тропин­ке-лыжне, по ней он прогуливался один. А познакомившись поближе, когда у Николая Николаевича было настроение на совместную прогулку, мы ходили к дороге и вдоль дороги.

На мой вопрос, что загнало его в этот не совсем комфортный лес, он охотно объяснил, что пишет книгу о своей родной деревне, той, которую помнил он, человек, уже проживший без малого восемьдесят лет, и в лесу ему очень хорошо вспоминается, и он рад, что приехал именно сюда. К этой своей работе он отно­сился очень серьезно.

Я заметил, что Николаю Николаевичу нравилось разговаривать по-бело­русски. Проживший почти что всю жизнь в русскоязычной среде, он красиво говорил по-белорусски, не в плане красивости, правильности, а в сущности, естественности речи. Я не знал тогда, что он переводил на белорусский язык рассказы русских писателей, что не просто читал белорусских писателей, но не ленился и писал признательные письма Ивану Мележу, Янке Брылю... Теперь я думаю, что в душе он радовался, что Бог дал и ему дар владеть сло­вом, и что литература манила его. Одним из светлых его воспоминаний было присутствие на встрече молодых писателей с Янкой Купалой. Он гордился, что был учеником самого Владимира Ивановича Пичеты. Благодарный ученик собрал книгу работ В. Пичеты «Беларусь и Литва в XV—XVI вв.» и издал ее в 1961 году.

Николай Николаевич не любил рассказывать о своих хождениях по мукам, хотя с 1930 по 1955 был трижды репрессирован. Наверное, самым больным для него было то, что система так и не позволила ему вернуться на родину.

Уже став именитым ученым, признанным российскими коллегами, он пы­тался вернуться на Родину. Но в АН БССР его так и не пустили. Хотя за Нико­лая Николаевича ходатайствовали такие влиятельные люди, как Петрусь Бров­ка, Гавриил Иванович Горецкий. На его стороне был и такой могущественный в те времена президент АН СССР: обещал из центра выделить дополнительную ставку, решить квартирный вопрос. Не помогло. Хотя та репрессивная система была уже, казалось, окончательно сломлена. Помешали оставшиеся «винтики»? Или чьи-то личные интересы и антипатии? Но Николай Николаевич продолжал упорно возвращаться на родину своими трудами. За год до смерти он издает книгу «Введение в изучение белорусско-литовского летописания», где основа­тельность, богатство фактического материала сочетаются с литературностью и доходчивостью изложения.