Алесь Жук - Заполненный товарищами берег

Когда вышли на улицу, Брыль неожиданно предложил:

— А чего нам лезть в транспорт? Давайте пройдем пешком.

Ночь была теплая, но не душная. Еще не успели раскалиться под солнцем дома и асфальт. Дышалось легко, пахло еще не загрубевшей листвой. Одно только: нам с Кудравцом приходилось прилагать усилия, чтобы не отставать от огромного Брыля. Шли по пустым улицам, разговаривали, шутили. Тогда еще можно было ходить по ночному городу, не боясь ни хулиганья, ни слишком бдительных милицейских патрулей, которые не столько документы проверяют, сколько обнюхивают.

Проводили Брыля к дому и на такси разъехались по домам.

Почему Ивану Антоновичу захотелось тех мужских посиделок известно одному только Богу. Может, разволновало молодое, наполненное жизнью лето, а может, припомнилось, как в свое время они, молодые, счастливые от того, что вернулись с войны живыми, — Шамякин, Кулаковский, Макаенок, Велюгин и другие — могли, собравшись компанией, промальчишничать ночь напролет. Расходясь, выдавали каждому расписку, что такой-сякой провел ночь в компании таких-сяких и свидетельствовали это подписями.

Теперь, когда пишу о нелитературном Брыле, смутно вспоминаю давниш­нюю бывшую поездку на Украину. Не помню причины, не помню, кто был из наших, белорусских писателей, не помню украинских. Мы тогда ехали несколько часов ночью по степи и пели. У Брыля был красивый голос, он любил и умел петь песни, знал он их много, своих, белорусских, польских, но больше всего любил украинские.

Необъятная украинская степь, ночь, полная мутно-желтая луна над сте­пью, запах полыни из открытых окон и голос Брыля, который поет казацкую песню: «...Попереду Дорошенко ведет свое войско, Войско запорожско, ведет хорошенько».

Звучит песня, автобус стремится под вечной луной из одного бытия в другое, а до небытия так еще далеко.

Такой и помню...

Наше знакомство с Евгенией Янищиц произошло теплым ранним май­ским вечером. Конечно же, я видел ее снимок в газете и читал ту первую публикацию, с которой поэтесса еще школьницей не впорхнула, а влетела в белорусскую поэзию светло и чисто, празднично и талантливо. Потом она стала студенткой, мы мельком виделись в общежитии на бывшей Парковой магистрали, красивой улице с бульваром с плакучими ивами и каштанами. Но по-настоящему познакомились только в тот майский вечер. Начав прогулку от общежития, мы прошли по берегу Свислочи в Купаловский парк. Цвели каштаны, радовала прелесть молодой листвы на деревьях и по-настояще­му роскошный ранний вечер. Женя была в легком белом платьице, веселая и неумолкающая. Мы говорили обо всем на свете. Нам было весело от извеч­ной радости, которую дарит человеку весна. Не совсем еще расцветшая кра­савица, еще по-детски угловатая, Женя светилась внутренней добротой, энер­гией и открытостью. Мы были молоды, уверены в счастливой жизни, которая только начиналась, в том числе и литературной.

Молодость всегда без оглядки радуется и доверяет жизни:

Будуць вёсны і пралескі,

Будзе радасць і туга,

Адцвіце вясна на ўзлеску,

Пабяжыць за сіні гай.

І хваёваю ігліцай

Адзавецца лета звон.

Толькі мне не паўтарыцца

Ні вясною, ні зімой.

Столькі думак самых шчырых!

Светлы шлях мне пажадай.

Заўтра будзе гулкі вырай

І бясхмарны небакрай.

Будзе лета з навальніцай

І вясёлка над ракой.

Толькі мне не паўтарыцца

А не летам, ні зімой.

И за этим «не повториться» вся молодая самоуверенность в своей вечности и бесконечности.

Литературная судьба Евгении Янищиц складывалась ровно и успешно, может даже показаться, что сама по себе. Но надо помнить, сколько пришедших в литературу на первом легком дыхании так и зачахли в самоповторениях о под­снежниках, первой влюбленности и ожидании счастья, о прелести родных мест или в описании на разные лады народных танцев под чарку, веселых частушек и наигранной счастливости и удальства.

Янищиц, возможно, интуитивно идя на зов своего таланта, не задержалась в этом первом, легком и приятном периоде своего творчества. И начала с высо­ких поэтических небес спускаться, приближаться к реальности, к земле. Это тоже опасно: о землю можно разбиться, если будет утрачено чувство меры. Но еще страшнее и губительнее совсем потерять с ней связь.

И не только природа, ее красота, неповторимость молодых переживаний волнуют поэтессу. В поэзию Евгении Янищиц начинает входить жизнь простого человека, сложность и неоднозначность человеческой жизни, которая не обхо­дится без трагедий.