Unknown - 7f4e8b64-5b06-4464-8069-7c0694bf4f77 out

Аппарировали мы, против ожидания, не в Ночной, а прямо ко мне домой, на границу нашего леса. Адрес я Фредди не говорил, так что смысл послания был понятен — Трэверсу отлично известно, кто я такой, и нечего даже думать сорваться с крючка.

Не то чтобы я всерьез собирался. Будущее, которое обещал мне Фредди, было рискованным и жестоким, я это отлично понимал — но был уже не в силах тащить все на себе. Я так жаждал передышки, так нуждался в ком-то взрослом, кто хоть временно решал бы за меня...

Я слишком устал.

Глава 15

Тридцать первого августа я навестил нашего ростовщика, чтобы выплатить проценты за четыре месяца и получить расписку. Я никогда раньше не видел ростовщиков и ожидал, что это будет персонаж из детективного романа: какой-нибудь толстяк с отвратительными маленькими усиками над верхней губой и зловещим холодным смехом. А меня встретил очень молодой, не старше тридцати, волшебник, так коротко подстриженный, что казался почти обритым, с жесткой линией губ и быстрым, внимательным взглядом.

Выйдя от него, я направился в лавку старьевщика в Косом переулке. Долго и почти машинально рылся в стопках старых учебников, одновременно высчитывая в уме, сколько у меня остается денег, как много я смогу оставить маме на жизнь, сколько потребуется для игры на Рождество... Купленные книги перевязал бечевкой и завернул в мантию, чтоб не бросались в глаза, а потом привычно пошел играть — жаль было терять последнюю ночь и лишние несколько галлеонов.

Я собирался задержаться часов до двух ночи, но опомнился только в семь утра, смутно вспомнил, что должен куда-то ехать, и бросился домой. Мама уже собрала все мои вещи и была вне себя от беспокойства. Она что-то долго говорила, одновременно пытаясь заставить меня съесть хотя бы пару гренков и несколько ложек каши. Посреди ее речи я встал из-за стола и ушел к себе. Вернувшись, выложил на стол тридцать галлеонов, по привычке сложенных аккуратными столбиками. Потом подумал и добавил еще пять.

— Это вам до Рождества. Извините, больше не получится.

Она как-то странно умолкла и долго смотрела на меня.

— Нужно что-то еще? — я, наконец, не выдержал.

— Нет, и этого-то много... Такие деньги... Просто...

— О чем тогда речь?

— Иногда я боюсь за тебя...

Я так и не понял, к чему она это сказала, так что только пожал плечами и опять погрузился в вычисления, машинально допивая чай. Тридцать пять галлеонов — не слишком ли я расщедрился?

— Ты стал такой странный, мне кажется, что бы я ни говорила, ты даже не слышишь...

На зиму остается всего полторы сотни.

— И постоянно такой злой, раздраженный, ну, это, наверное, от усталости...

А мама ведь потратит все деньги черт знает куда.

— Я не представляю, что с тобой происходит, и куда ты пропадаешь, ты ничего не рассказываешь о своей работе, а ведь я мать, я должна знать...

Ладно, ей тоже надо иногда хоть чуть-чуть порадоваться.

— Да, — ответил я и по маминой реакции понял, что невпопад. — Да, мама, все хорошо.

***

Осень 1941 года обещала быть пасмурной и дождливой. С самого утра 1 сентября в воздухе висела противная морось. Дым Хогвартс-экспресса стелился низко над платформой, оставляя на одежде и руках едва заметную липкую пленку сажи. Совы в клетках топорщили влажные перья и недовольно ухали.

Возле вагона мама опять попыталась расплакаться. Я держал ее руку в заштопанной перчатке и повторял в сотый раз, словно заезженная пластинка, что со мной все будет в полном порядке. Стыдно признаться, но мне стало гораздо легче, когда мама, наконец, поцеловала меня и направилась к общественному камину в конце платформы, низко опустив голову и пряча лицо от дождя.

Однокурсники встретили меня весело. Даже Альфард Блэк в кои-то веки принялся расспрашивать, как мои дела. Видно, все боялись, что я могу и не вернуться в Хогвартс после каникул.

Я отделывался ничего не значащими словами. Не хотелось никому ничего говорить, даже Колину. Вдобавок я как никогда остро чувствовал, что мои сверстники живут в совершенно другом мире, а я словно отделен от всех стеклянной стеной.

После ночи в игорном клубе глаза закрывались сами собой, так что я забился в угол купе, отказался от предложенных Эйвери бутербродов и, кажется, заснул раньше, чем тронулся поезд.

Проснулся ближе к вечеру. Шел проливной дождь, так что за потоками воды, стекавшими по оконному стеклу, ничего было не разглядеть. В коридорах и купе уже зажгли лампы. Все наши куда-то ушли, один только Том Риддл сидел у окна с книгой.