Unknown - ee6d13d2-f916-48f5-9385-7b5907e56738 out

Принсы были чистокровными волшебниками, но не особенно родовитыми. Миссис Принс держала в Ливерпуле лавку, где продавались котлы и прочая домашняя утварь; еще она неплохо шила и этим в основном зарабатывала себе с дочерью на жизнь.

Мне она не понравилась с первого взгляда. Не только потому, что она была далеко не красавица — широкий тонкогубый рот с тоскливо опущенными уголками, водянистые маленькие глазки, дурацкая прическа кучеряшками и толстое кольцо из фальшивого золота. Миссис Принс была глубоко, до мозга костей двулична и завистлива. С моими родителями она держалась угодливо, ходила, потупив глаза, под стеночкой и всячески подчеркивала, как боится нас хоть в чем-то стеснить. Но взгляд у нее был цепкий и пронзительный, словно, глядя на любую вещь, она постоянно высчитывала в уме, что сколько стоит. Она сходу взяла привычку звать меня "Рэй, миленький", постоянно хвалить и ставить в пример собственной дочери, причем прилюдно. Это было до ужаса противно, но приходилось терпеть, чтобы не ставить ее в неловкое положение. Родители, кажется, тоже с трудом ее выносили, но выхода не было — семья осталась без крыши над головой, куда же им деваться?

К счастью, днем миссис Принс почти не было видно — она была занята шитьем. Мама отдала ей мои старые зимние мантии, из которых та сшила дочери пальто, и целую гору отрезов, которые нам теперь были не нужны, — в военное время одеваться было некуда и незачем. Миссис Принс была и вправду хорошей портнихой. Мантии и платья, которые она нашила для своей дочери, на любой девочке смотрелись бы отлично — но только не на Эйлин.

В пользу десятилетней Эйлин можно было сказать в первую очередь то, что она совсем не походила на мать. Молчаливая, вечно хмурая, некрасивая, с бледным лицом и густыми черными бровями — но даже ее вечная насупленность приятно контрастировала с заискиванием миссис Принс. Эйлин сильно сутулилась, и мать вечно ее одергивала:

— Чего опять скрючилась? Вот так, вот так, прямо как горбатая кошка, честное слово! — она вытягивала вперед шею и противно выпячивала подбородок, передразнивая дочь. — Уродина, в кого взялась только такая?! Что ни надень, висит, как мешок, ни кожи, ни рожи. Перед людями стыдно... А ну сядь прямо, а то палку к спине привяжу! Чучело, тоже мне!

При моих родителях это все говорилось шепотом или в коридоре, но детей миссис Принс не очень стеснялась, и если нам случалось оказаться в одной комнате, начинала наставлять Эйлин своим визгливым голосом в открытую. Еще и поглядывала на меня время от времени, будто ища одобрения и приглашая посмеяться над "уродиной". От этого хотелось провалиться сквозь землю. Я старался сразу сбежать, а потом, прежде чем войти в гостиную, стал прислушиваться и проверять, нет ли там миссис Принс.

Поначалу она попыталась обхаживать Друэллу, постоянно делала ей комплименты насчет ее одежды, осанки и умения держаться и даже однажды назвала ее "Друэллочка", на что та отрезала:

— Меня зовут мисс Розье, потрудитесь запомнить!

Друэллу потом стыдили, но извиняться она отказалась. Миссис Принс ее больше не трогала. Я бы тоже с радостью послал ее к черту, но не мог — как-никак я был хозяином и обязан был вежливо вести себя с гостями. Пускай даже вынужденными.

Мои родители разрешали Эйлин пользоваться библиотекой, и она почти все время проводила за чтением. На людях миссис Принс даже хвалила ее за это, но если рядом никого не было, начинала шипеть:

— Все читаешь? Думаешь, умной станешь? Да как была дурой, так и останешься! Кому оно нужно, твое чтение, в жизни крутиться надо, а чтение твое всем до ..! (дальше следовало не самое приличное уточнение, до чего именно) Лучше бы ты с дитями пошла поиграла, подружилась...

Подтекст, вслух не произносившийся, тем не менее был ясен: "Знакомство пригодится потом, надо уметь к людям подлаживаться...".

Мне было жалко Эйлин, и я показал ей свое любимое тайное место — гамак в дальнем конце оранжереи. Там она обычно и пропадала целыми днями, набрав с собой стопку книг. Читала она очень быстро, словно глотала страницы. Сама миссис Принс не читала почти ничего, кроме журналов, где из номера в номер печатались любовные романы и статьи о том, как какая-нибудь известная певица или даже супруга министра лично стоит в очереди за летучим порохом и везде носит с собой карточки.

— Вот, не кто-нибудь, а живут так же, как мы, — умилялась она.

Такое же умиление у нее вызывали мои родители — "чуть ли не лорды, а нос не задирают, простые, милые", — как она однажды шептала Эйлин во время очередного сеанса поучений. Однако даже за этим умилением скрывалось то, что я тогда только чувствовал, но сформулировать не мог — примитивная уравниловка самого низкого пошиба, основанная на стремлении свести до своего уровня всех, кто чем-то отличается, всех, кому "в жизни повезло".