Unknown - 61ad6796-2e40-4603-ac60-bc6105305c08 out

Несмотря на то, что до февраля осталось лишь несколько суток, потеплением и не пахнет. За окном по-прежнему маячит узкая маленькая улочка с редкими островками грязного снега. Как будто мир снаружи законсервировался, ожидая чего-то. Сам Гарри оценивает своё состояние и настроение под стать пейзажу за окнами. Апатия, навалившаяся на него, едва он только переступил порог дома, так никуда и не делась. Он вяло перемещается между этажами, механически глотает утренний кофе, заставляет себя жевать обед и вполуха прислушивается к разговорам за ужином. Тикающие часы на кухонной стене наглядно показывают, что время идёт, однако Гарри совершенно не чувствует никакого движения. Словно он гусеница, завернувшаяся в маленький кокон и выключившаяся из реальности на долгий срок.

Дамблдор по-прежнему не даёт ему совершать вылазок и патрулировать улицы вместе со всеми. С другой стороны, он и сам не очень-то рвётся. Если в поместье его заживо грызла собственная бесполезность, то сейчас он даже рад, что на него практически не обращают внимания. Он нисколько не удивляется, когда на следующий день после разговора с друзьями Дамблдор не приглашает его на собрание. Не удивляется и на второй. А на третий понимает, что ему уже практически всё равно, что творится за дверью стариковского кабинета.

Он с трудом может объяснить своё состояние даже самому себе, но после возвращения всё, происходящее в штабе, кажется ему чем-то бестолковым и незначительным. Даже слушая оживлённые разговоры за столом, он ловит себя на том, что смотрит на товарищей, как на мелких муравьёв, копошащихся в своём муравейнике. Он чувствует себя настолько непричастным к жизни в штабе, что не испытывает даже лёгкой обиды на недоверие Дамблдора, как это было на пятом курсе. Глухое безразличие, кажется, надолго поселилось в его сердце.

Хотя изредка оно разбавляется слабым болезненным покалыванием. Как, например, в один из вечеров, когда он, неясно зачем, спускается вниз и, проходя мимо гостиной, случайно видит такую картину: Сириус с Роном сидят у камина прямо на ковре и потягивают сливочное пиво. Люпин разговаривает с Гермионой, Джинни сосредоточенно считает петли на приторно-алом вязаном пледе, близнецы демонстрируют Невиллу какую-то искрящуюся круглую сферу, похожую на Напоминалку. Гарри незаметно стоит у дверного проёма несколько минут, наблюдая за этой идиллией и пытаясь поймать ускользающее ощущение чего-то знакомого и родного, чего уже не вернуть. Он так и не смог заставить себя войти в комнату и присоединиться к друзьям. Когда он находится рядом с ними, на него непрестанно давит острое чувство собственной неуместности. Гарри ощущает себя здесь, в штабе, лишним. Нет, не чужим, как поначалу в поместье, а просто лишним.

Дамблдор, как ни странно, больше не делает попыток вытянуть из него что-то ещё, кроме того, что он уже рассказал в первый день. С тех пор старик только вежливо здоровается с ним, когда выползает из своего кабинета, где они с Лавгудом, похоже, засели намертво, и иногда участливо интересуется, как он сам. На что получает не менее вежливый и стандартный ответ: «Спасибо, нормально».

Он отчаянно надеется, что Снейп возьмёт пример с Дамблдора и выберет политику игнорирования, но его ждёт глубокое разочарование. Каждый раз, встречая его в коридоре или на кухне, зельевар одаривает его понимающим взглядом и насмешливо хмыкает. На третий день, когда становится окончательно ясно, что ублюдок просто издевается, Гарри не выдерживает и за ужином в полный голос ехидно интересуется, как поживает Волдеморт. Рон давится куском хлеба, а Артур резко вскидывает голову. Снейп весьма быстро находится с ответом: презрительно мазнув по нему глазами и нехорошо оскалившись, он говорит, что Тёмный Лорд поживает прекрасно и просил передавать приветы. На этом месте Невилл с грохотом роняет в тарелку нож, а Кингсли бьёт кулаком по столу и рявкает, чтобы они немедленно прекратили. Снейп с Гарри переглядываются. В чёрных глазах пляшут черти, и Гарри не может подавить кривой улыбки. С тех пор они регулярно обмениваются колкими ядовитыми репликами, подобно этим, однако появляется чувство, что это не отталкивает их друг от друга, а, наоборот, сближает. Словно оба они делят на двоих одну тайну, не доступную для понимания остальных.

Того же самого нельзя сказать о Гермионе. Несмотря на то, что она спокойна отнеслась к рассказу Гарри о Риддле и никак не осудила его, с того дня её всё чаще можно застать сидящую в одиночестве в пустой комнате и задумчиво жующую губу. Внешне её отношение к нему не изменилось, но он не может не чувствовать, как стремительно вырастает между ними пропасть. Однако ему кажется, что отдаляется она вовсе не потому, что презирает или винит его. В этой пропасти витает стойкий запах зависти и досады. Можно подумать, что Гермиона теперь ставит его выше себя по каким-то ведомым одной ей критериям и будто бы считает себя недостойной быть рядом с ним. Он бы и рад ошибиться, но всё чаще в её речи проскальзывают фразы вроде «Конечно, Гарри, это же ты, а другое дело — мы» или «Думаю, при желании, ты теперь сумел бы». Никто, кроме него, конечно же, не обращает на них внимание.