Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 2. Фантастические поэмы и сказки

Третий слог, когда мачеха звала меня,
черствый ломоть бросала подкидышу — на…

Это я про себя: — Несчастливая я…
Распахнитесь, ворота, отгадка моя —

Хруст… аль… на… я…

Распахнулись широко ворота,
перед Золушкой — дорог широта.

Мост железный через грохот реки,
перед Золушкой ворота крепки.

— Распахнуться мы хотим, да замки!
Не откроешь нас ключом никаким.

Ни цепями, ни ключом не греми —
заперты загадкою мы.

Если хочешь отпереть — отгадай,
а не сможешь — не пройдешь никуда:

Крылья есть, а не летит,
сам в зрачок, а не глядит.

Без него плохо,
а с ним не лучше.
Ростом кроха,
а может замучить.

Стар, а тебе новинка,
целый, а половинка.

Без колес, а в ходу.
Ни на что не гож,
а всюду вхож…

Думает Золушка,
думает, думает, думает, ду —
мает — грош!

Как сказала — ни реки, ни ворот,
только ровная дорога вперед…

Цепи тяжкие на скрепах скрипят,
перед Золушкой ворота опять.

— Распахнуться мы хотим, да замки!
Не откроешь нас ключом никаким.

Ты диковинным ключом не греми —
тайной кованою заперты мы.

Если хочешь отпереть — отгадай,
а не сможешь — не пройдешь никуда!

Три буквы у меня,
а нас двое,
что такое?

В скалах ты нас найдешь,
скатертью развернешь,
будешь искать — и скок —
чудо-конь скакунок.
С каменных круч сойдем,
скатимся в каждый дом.
Живем мы в слове — тоска,
жить будем в слове — ласкать.
Жар-птицы — огней каскад,
гусли — игры раскат.
Велели нас не пускать,
шли ночью в земле искать,
мы вырастем из песка
ковром одного куска!

Три буквы во мне,
а нас двое —
что такое?

Загадка трудна-трудна,
двое, тайна одна.

Мне спилось это во сне,
нашептывал это снег.

Скворушка говорил
о чудах Хрусталь-горы.

Пальцем трет у виска.
— Скажем три буквы — ска,
а вдвое — ска и ска,
ах, поняла: ска-ска,
всякой петле развязка,
откройтесь, ворота, — Сказка!

Лишь сказала — что ключа оборот,
перед нею ни замка, ни ворот!

Берег каменный, и синей стеной,
синью высинено море синё.

А за сипим краем моря — скала,
белый-белый уголек хрусталя…

Волны пастями хватают песок
да отфыркивают пену с усов…

Запах свежей щелочи
прямо в губы Золушке.

— Там, наверно, крабики,
верно, рыбы в крапинку,

раки, клешни лаковые,
водоросли, раковины…

Но в волне —
ни признака рыбьего;
берег выбелен
сушью гибельной,
а по всему по берегу,
у темных гор-горынычей
на горючих камнях —
что ли, с горя
люди какие-то
сидят, пригорюнившись,
ждут погоды у моря.

— Ой, беда:
на два века горюшка хватит.
А была же, была
у меня
самобранная скатерть!
Крикнешь:
— Эй! —
Караваи хрустящие катят,
золотые цыплята взлетают
на скатерть,
режь, ешь, пей!
Течет по усам вино горячо,
сладость переливается в горле.
Заснул маленько.
Проснулся,
а, черт!
Нема самобранки —
уперли…

— Ой,
привиделось яблоко с блюдцем…
Качнешь чуточку,
скажешь:
— Катись, катись, яблочко, по серебряному
блюдечку, показывай мне города и села,
гор высоту и небес красоту, —
и начнется:
Москва златоглавьем качнется,
то льды, то сады…
то туды, то сюды —
то четверкой летит,
то несется корабликом,
то луга, то песчаные берега…
Ой, беда!
Ни блюдца, ни яблока,
ночью темною выкрала баба-карга.

— Эх, сирота.
Сапоги семимильные были.
Голенища чугунные —
красота!
Кожи чертовой,
силы аховой,
шагом враз за Урал перемахивал!
И нема.
Эхма!..

— Ой, беда,
потерялась, приснилась живая вода…
Вновь придется богатому
кланяться —
нет меча, заповедного кладенца!