Anton Sibirjakov - Место, где живут Боги

- Ну, что скажешь, пап? – обращается Андрей к отцу. – Поможем австрийскому принцу спасти принцессу?

Отец Андрея складывает руки на автомат и всматривается в обгрызенный горизонт.

- Скоро стемнеет, - говорит он. – Давайте постараемся пройти побольше до темноты.

69

Андрей смотрит, как заходит солнце. Как его тусклый шар, опускается за крыши уцелевших домов, орошая дымное покрывало алыми каплями.

Какая красота, - думает он. Кивает сам себе и с улыбкой глядит на то, как из тумана к ним навстречу выходят Стим, Химик и Краб. Краб останавливается и упирает руки в бока.

- Твою-то мать! – кричит он. – Живые! Все живые!

Химик смеется и вприпрыжку бежит к Андрею. Налетает на него и чуть не сбивает с ног. Обнимает и рассказывает что-то взахлеб о том, как они встретились со Стимом и Крабом.

Стим подходит следом и хлопает Андрея по плечу.

- Сукин ты сын, - говорит он, - как я рад, что ты вернулся!

Андрей смеется вместе с остальными, но потом замолкает и смотрит, как радуются и обнимаются его друзья.

Нас всех изменило это путешествие. Сделало другими.

Настанет время, - вспоминает он, - и мы не захотим уходить. Признаем этот город своим домом.

70

Ева выходит из дверей Ковчега с ребенком на руках. Держит его крепко, прижимая к налитой груди, а подросший младенец безмятежно спит, почувствовав материнскую заботу и тепло. Ева осторожно ступает босыми ногами по бурому месиву, твердо ставя каждый шаг, и впервые не думает о мести. Все ее мысли отданы сыну.

Она выносит его в город, думая о том, что это аномальное место спрячет их от сотен жадных глаз, и станет их убежищем на время, пока малыш не подрастет.

Я люблю тебя, мама, - сквозь сон бормочет в ее голове ребенок и Ева улыбается.

- И я люблю тебя сынок. Больше тебя никто не заберет…

Ева выходит на главную улицу города и идет по ней, между завалами покореженных машин.

- Теперь мы дома, сынок, - говорит она и после этих слов в дымном небе над ее головой проносится стая крылатых истребителей, оставляя после себя гремящую ударную волну. Ева застывает на месте, а вокруг падают светящиеся ракеты. Земля дрожит от взрывов и в воздух взметаются куски бетонных плит. Высотное здание слева кривится и с грохотом съезжает вниз, поднимая в небеса облака пыли и пепла.

Но Ева стоит не шелохнувшись, лишь прижимает сына сильней. А навстречу ей, из дымной каши, ломая гусеницами асфальт, выезжает танк в сопровождении вооруженного отряда людей в защитных костюмах.

- Вы не заберете его, - шипит Ева. – Не заберете моего сына!..

Эпилог.

Год спустя.

Мучаясь мигренями, Татьяна Горина вспоминает, как в ту судьбоносную ночь кто-то безликий и страшный выползал из-под ее кровати, и склонялся над ее опухшим лицом. Покрываясь испариной она ощущает запах смрадного дыхания на своем лице и мерзкие прикосновения к интимным местам.

Все это было, - думает она. Было на самом деле. Таким был мой Бог.

В халате роженицы, в свои пятьдесят пять, Татьяна бьется в истерике на родовом столе, в свете ярких хирургических ламп, а вокруг нее толпятся люди в защитных комбинезонах и масках. Привязанная к столу ремнями, со вспухшим животом, Татьяна кричит окровавленным ртом, и смотрит на красные буквы, выведенные на стекле с помощью трафарета.

КАРАНТИН.

А потом…

8 лет спустя.

В центральном районе Новосибирска, на пересечении улиц ставших безымянными с тех пор, как город покинули люди, худой, лысый мальчишка ловит руками обрывки газет. Ветер выбивает их из щелей, вытаскивает из мусорок, хватает с витрин киосков, стекла которых разбиты, и подбрасывает вверх. Их стаи летят отовсюду, шуршат бумажными крыльями вокруг мальчишки, а он хватает их, сминая пальцами, и бросает комками себе под ноги. Ребенок слеп, глаза его затянуты бельмами, но каждый пойманный им обрывок прочитан. Мальчик умеет читать руками. Но все, что ему удается прочесть, несет в себе только пустоту и боль, и от этого по пыльным щекам мальчишки текут слезы.

« Гибель людей » « Новосибирск горит » « Нас посетили Боги!» « Люди уезжают » « Город закрыт»

Ветер тащит скомканные газеты вниз по улице, туда, где дорога обрушилась, образовав глубокую дыру, наполненную вонючим канализационным месивом. Ветер сметает в нее обрывки, и газеты, с кричащими заголовками, превращаются в ненужный мусор, гниющий на дне выгребной ямы.

Город разъедает осенняя ржавчина. Тополя и клены, шумящие в аллеях, желтеют и опадают, а трава на газонах высыхает и морщится, прижимаясь к теплой земле. Посреди пустых, высотных домов, это увядание кажется смертью, предвестником того, что зима здесь уже не наступит.