Юна - ВЫСМАТРИВАТЕЛЬ file

*******

Что это? Стоял такой страшный, угловатый, с перекошенными границами, такой немощный, и кто-то оборачивался и говорил: вот урод , и брызгали на него отравами мнений, пугали его, гнали, толпились мясом, надеясь выдавить его из этой улицы и из этого мира, но никто не имел опыта по убийству поступка, никто не умел убить его, поэтому шикали, толпились, и поступок продолжал оставаться тут, страшный, непохожий на другие поступки, – урод. Кто-то совершил его и оставил тут лежать, открытый поступок, и они злились, неспособные довершить.

Поступок-урод. Такой он корявый, больной, и вокруг него разные судьбы – двигались, как будто примеряли на себя, шла тоска в старом сорванном со случайной старушки пальто, стояла двоякая женщина, мучилась с собой – вторая натура, целый человек с огромной губой, который отстранял её и голыми зубами делал так цык-цык-цык , как будто бы подзывал жизнь, ловил на свою губу, жадный до развлечений. А ещё другой такой перебитанный шёл, и с каждым шагом у него отпадали ноги, но он приставлял их назад, не чувствующий ошибочности своего пути (диагноз «стой-стой»). Многие судьбы имели какого-нибудь уродца, но лишь то, что просачивалось наружу, вызывало враждебность.

…Дариус стоял у фонтана и смотрел на людей, ища, кому потребуются новые виды поведения, но желающих с утра не нашлось, поэтому он решил прогуляться, вышел в город и наткнулся на первого встречного. Это был человек, скорее всего, из города, такой человек, что постоянно себя терял, и ему приходилось носить специальную шляпу, из которой спускалось зеркало. Он видел себя, брал и нёс в следующий момент жизни. Таков был случайный человек, и Дариус сразу же подошёл, чтобы помочь, но он сказал, что ему не надо помочь, и они долго молчали напротив друг друга, пока тема молчания была не исчерпана, и тогда каждый пошёл в своем направлении. И Дариус ещё раз подумал: какое же количество непонятных людей, и где-то бы взять секрет, вырастить какой тип подкрылышек, чтобы собрать всех таких людей и метнуться с ними через пропасть, раскинутую в понимании человеческих возможностей.

Мужчина ушёл далеко вперед, а Дариус продолжал прогуливаться, рассматривая улицы, наблюдая за яркой драматургией человеческой жизни. В маленьких кофейных домах люди варились, рубили топором большие куски удовольствий и закладывали их в себя, как дрова. Другие закладывали проблемы, сидели в распятых креслах, где кожа гвоздями с различных сторон, плели терновые пальцы и клали на головы, плакали на свои несчастья, как плакали на тоску. Дариус продолжал идти, и это были новые места. Там в центре стояло здание, обросшее криком, и иногда люди останавливались, слушали какие-то голоса, и можно было потрогать – звук вился вдоль стен, как загадочное растение, и кто-то приносил звуковой горшок, брал немного ростков и утаскивал к себе на окно, чтобы стояло красиво и для души, эти растительные эмоции, говорильное дерево.

И Дариус прислонил себя к стене: как звуковой ящик города, и некий гул – это гудела пустота. Также и в людях иногда была какая-то шаткость, раздуваемая временем, время раздутой пустоты. Вот ибога: она ведь не была пустой, пыталась размышлять, проваливаясь в немыслимую искаженность сути, но как будто теряла координаты, откуда появляется мысль. Споры пустоты страшны, особенно когда они проросли. И он никогда бы не смог предположить, что будет сам у себя клиент, но теперь он был клиент – смотрел на ситуацию с различных сторон, и ничего не получалось придумать; только одна хорошая новость – ибогу удалось забрать из этого домика, и теперь они снова жили вдвоём в его маленькой комнате, но она продолжала не думать себя сама.

Дариус походил по бульвару и вспомнил, что там неподалёку было место, которое он давно хотел посетить. Это место, куда приводили в пример, и он тоже хотел бы привести – историю свою показать, найти свежие мысли. Он пошёл туда и сразу же попал на прибытие: привели новых людей, таких, что называли состоявшимися. Состоявшийся человек шёл, и все видели, какой он состоявшийся, и разные подтверждения: смотрите, насколько они завершены, какие они чёткие, цельные, как высеченные из самих себя, исторические примерные люди, так о них говорили, любой из них был раритет, крепкий, облеченный в преимущество тип, глубоко владеющий мыслями, направленными на изготовление статуса. Каждый раз, останавливаясь в дверях (попав в рамки), они превращались в икону. И эти вещественные доказательства успеха, как будто бы кого-то убивали, и надо было сразу же предъявить: совершено преступление. Брюками, кофтами измаранная нагота человеческой души умерла, и вот главная улика – шкаф, в котором её держали без воздуха. Так потом замечали: у одних была душа, у других – душок, но отличия почти растворились.