Андрей Посняков - Царьград. Гексалогия

– О себе. Кто ты? Что ты? Почему – здесь?

– Ну, – грустно улыбнулся юноша. – История обычная. Шел себе, шел, вдруг налетели… Оп! И в плену. Ну, а дальше, думаю, догадываешься…

Гюльнуз потребовала рассказать еще, что Лешка и сделал, мешая выдумку с истиной. Девушка слушала молча, лишь иногда усмехалась, а под конец разразилась обидным смехом.

– Ты говорить неправда! Я слышать о Москве и Рус‑стране. Все не так. «Колхоз», «клуб», «дискотека» – не слыхала я таких непонятных слов.

– Ну, я не знаю, – Лешка развел руками. – Рассказал, как сумел.

– А теперь – спой! – не то попросила, не то приказала Гюльнуз. – Люблю слушать песня.

– Спеть? – ухмыльнулся Лешка. – Ну, это я могу… Слушай…

Надо мною тишина‑а‑а…

Он перепел с десяток песен «Арии», а напоследок еще добавил «Король и Шут» – «Ели мясо мужики, пивом запивали», и, похоже, вышло не так уж плохо, по крайней мере, девушка слушала внимательно и, наверное, даже улыбалась, хоть и не видно было под вуалью.

– Ну как? – закончив, поинтересовался юноша.

– Хороший песни, – девчонка кивнула. – Якши!

– Спеть еще?

– Нет… Лучше расскажи. Рассказывай, как у вас дружат. Юноша с девушкой.

– Ну, как дружат… – улыбнулся Лешка. – Гуляют вместе, ходят на танцы, целуются…

– Целуются? – юноше показалось, что голос Гюльнуз дрогнул. – Я никогда еще не… Покажи, как…

– Показать?!

– Да! Сейчас!

Девушка отбросила вуаль, и Лешка вздрогнул – ночное видение не обмануло его, дочка Ичибея Калы и в самом деле была очень красива. Милое приятное лицо, сверкающие глаза, большие, тепло‑карие, с длинными загнутыми кверху ресницами. Розовые, чуть припухлые, губы раскрылись, показав ровный жемчуг зубов:

– Целовать!

Лешку уже и не нужно было просить… Обняв девчонку за талию, он поцеловал ее в раскрытые губы… сначала нежно, а потом – все сильнее… Не великий, конечно, был целовальщик, но все же…

Гюльнуз, похоже, понравилось – она растянулась на траве и, мечтательно прищурив глаза, погладила юношу по плечу:

– Ты красивый парень, Али. Отец правильно покупать тебя. Не сиди. Еще целуй. Еще…

Девушка раскинула в стороны руки, и Лешка позабыл обо всем…

Он целовал Гюльнуз в губы, в шею… Девчонка, застонав, распустила пояс и задрала рубашку, обнажая живот с вставленным в пупок драгоценным камнем:

– Целуй…

Лешка целовал, обнимая Гюльнуз за талию, задирал рубашку все выше, обнажив наконец грудь, которую юноша тут же принялся целовать со всей страстью. Рука его, погладив девушке спину, скользнула в штаны…

– Стой… – тяжело дыша, приказала Гюльнуз. – Хватит…

Лешка, конечно, продолжал бы и дальше, кто б сомневался, но скрепя сердце исполнил приказ, хоть и трудновато было. Но, в конце концов, он же не насильник в самом‑то деле!

Позади хрустнула ветка. Юноша резко обернулся… Кызгырлы? Нет… Какой‑то незнакомый мужик с седой бородой, в черном бурнусе. Зыркнул глазенками, ухмыльнулся и тут же скрылся в кустах. Лишь донесся удаляющийся стук копыт.

– Это Каримчи, сосед, – заправляя рубаху, негромко произнесла Гюльнуз.

Вот как! Оказывается, она тоже заметила седобородого, узнала. Однако и тот ее узнал! Что ж теперь будет?

– Все хорошо, – вдруг улыбнулась девушка. – Якши!

Прыгнув в седло, она прощально махнула рукой и, поворотив коня, исчезла в самшитовых зарослях.

А Лешка, взвалив на плечо вязанку, задумчиво зашагал следом. Где‑то впереди, созывая работников, повелительно кричал Кызгырлы. Интересно, что‑то теперь будет?

А ничего и не произошло. Все было, как и раньше, словно бы и не целовал Лешка в сахарные уста полуголую хозяйскую дочку, словно не застал их за этим занятием сосед. Конечно, дело такое, в Лешкины‑то времена – и не особенно даже предосудительное, подумаешь, целовались – ну а больше‑то ведь ничего не было! Эко дело.

Правда, как уже хорошо понимал юноша, здесь к этому относительно безвинному поступку отнеслись бы явно по‑другому – и, может быть, даже очень жестоко. Но пока, как говорится, Бог миловал… Может, и обойдется?

Лешка не рассказывал о случившемся никому, даже Владосу, который почему‑то день ото дня становился все грустнее, а на все вопросы обычно отшучивался. Ну, захочет рассказать о своей кручине – расскажет. Грек и рассказал как‑то вечером, и причина оказалась банальной, но от этого не менее страшной. Оказывается, хозяин задумал отправить большую часть своих домашних рабов на каменоломню, так сказать, сдать в аренду – пусть приносят пользу, что еще делать зимой?