Юрченко Борисович - Социология - Левиафан и дитя

Если уж существует рыночная экономика с запретом на монополии, то почему не существует такая же рыночная политика? И пусть человек голосует не руками, а ногами. Вот тебе не одна родина, а целых десять. Выбирай ту, которая по нраву. Демократия без права на отделение любого малого сообщества от остальных – паллиатив, насмешка над гражданской свободой. Высочайшее уважение к человеку – признать его право на независимость. В противном случае Ecce Homo отправляется на крест под крики толпы: «Распни его!»

В условиях же Единой и Неделимой мне и всем остальным, благородным и не очень, остается лишь одно: либо смириться с Империей (и, быть может, даже целовать ручку очередному «злодею места»), либо призывать с кружком единомышленников к гражданской смуте в надежде навязать остальным свою волю, либо эмигрировать к другим народам, устроившим свою жизнь более разумно. А ведь это и есть продолжение все того же имперского геноцида, в котором коммунистические репрессии и расстрелы были лишь его крайней формой. Подсчитать жертв бытового геноцида так же невозможно, как невозможно никакой статистикой определить количество эмигрировавших, спившихся, покончивших с собою, убитых в криминале и просто в стычках агрессивного общества, умерших от инфарктом и инсультов и просто недолеченных или депрессивных. Психосоматика становится орудием геноцида. Даже количество дорожных аварий связано с особенностями быта социума.

Человек вне общества или бог, или зверь, в обществе же он – жертва существующего быта. И жертвы – все, если общество живет в противоестественных условиях!

Заключение

Человеческая мораль – удел смертных, а не богов.

Насколько этот метафизический принцип близок власти? По сути, в этом и состоит катехизис Макиавелли для правительств. Кем-то замечено: государства делают предметом своей гордости такие поступки, которых обычный человек стыдится. Христианские государства завоевывают, грабят, порабощают, делая свои преступления объектом исторического нарциссизма. Прогрессивные правительства лгут, интригуют и подличают, называя свои низости государственной политикой. Куда подевалась их обыденная человеческая мораль? Неужто эти люди и в жизни таковы: грабят слабых, лгут близким, унижают малых и подличают с сильными? Мир полон государственного насилия. Насилие привычно и поучительно: империи служат образцом для малых государств в том, каких вершин могут достичь их злодеяния. Бомбежки мирного населения никого не трогают, общественность начинает возмущаться, когда узнает, что бомбы содержали обедненный уран.

Об этом говорится давно и много. Если бы кто-то вознамерился составить список разоблачителей государства-Левиафана, ему пришлось бы включить в него всех мало-мальски приличных и разумных людей. Кто же истинный виновник всех мерзостей? Человек с его первородным солипсизмом! Кого следует пригвоздить к позорному столбу? Младенца, в котором бог и чудовище неразличимы! В детстве его постигло величайшее разочарование: у него отобрали исключительные права на мир, которым он владел безраздельно, выражая свою волю криком. Именно с тех пор он начал мечтать о власти. Все тираны и кандидаты в президенты растут из детства.

Рис. 8

Что следует признать главным преступлением против человечности? Святыни. В святынях человек закрепляет свое эго. Святыни развязывают ему руки. Человеческая мораль – удел тех, у кого нет святынь. Святыня позволяет ощутить себя богом-чудовищем. Смертные выстраиваются в очередь к святыни: завладевший ею освобождается от морали, навязанной ему обществом в детстве. Со святыней в руках можно почувствовать себя сверхчеловеком и делать все: лгать, красть, убивать и прелюбодействовать. Младенец хочет оседлать Левиафана.

Все политики в мире убеждены, что история – это «политическая проститутка». Имей волю и делай с ней, что хочешь, она все стерпит. Но История – не шлюха, она – часть природы. У нее есть законы, столь же незыблемые, как и законы физики. Эволюция продолжается в истории. И если в биологии возможность обеспечивается генетическими мутациями, а необходимость поддерживается естественным отбором, то в истории возможность возложена на экономику и политику, а стражем необходимости служит социология: исторический отбор уничтожает не оптимально живущие народы. Уж сколько их упало в эту бездну?