Анатолий ГОНЧАРОВ - В ЧЕСТИ И БЕСЧЕСТИИ

Александру отчего-то «постоянно мерещилось», что его отравят. Елизавете Алексеевне он уже на другой день давал пробовать свое питье, потому что привкус какой-то ощущал, при этом ссылался на камердинера, который «нашел то же самое». Призывался к столу лейб-медик Вилье, но тот не находил привкуса, твердил только: «Этого не может быть». А чего «этого»?

В дневнике Александра осталось одинокое слово «Финиш». Туг нет пророчества, скорее тоскливое предчувствие, каковое можно не принимать в расчет. Хотя и как сказать. Пушкин сказал так: «Перед ним молва бежала, быль и небыль разглашала.:.»

14 ноября, то есть за пять дней до своей кончины, император, которому стало уже трудно связывать слова в осмысленные фразы, сказал баронету Вилье: «Друг мой, какое дело, какое ужасное дело!..» Отзвук «ужасного дела» в сказке Пушкина: «Инда плакал царь Дадон, инда забывал и сон. Что и жизнь в такой тревоге!...»

Быть может, поводом для тревоги явилось то, что в Таганроге царь узнал о широко разветвленном заговоре против августейшей семьи и даже, страшно вымолвить, против самодержавия. Александр, подсобравшись мужеством, направил необходимые приказания оставшемуся в Петербурге графу Аракчееву. Теперь только ждать: «Вот проходит восемь дней, а от войска нет вестей».

В Крым государь выехал 20 октября. Без супруги. Его сопровождали генерал-адъютант Дибич, баронет Вилье, доктор Тарасов и полковник Соломко. Александр в дороге был весел и бодр. В сияющем Крыму с приятностью осматривал приобретенную незадолго у графа Кушелева- Безбородко Нижнюю Ореанду, где намеревался построить дворец. Был в Балаклаве, Севастополе, инспектировал госпитали, побывал в казармах и на военных кораблях. Посетил Георгиевский монастырь. В Карасу-Базаре окропил неутешными слезами могилу баронессы Крюденер, секретного агента Меттерниха. Ее, твердо наставившую Благословенного на путь молитвенного маразма, тоже привлек сюда будущий театр военных действий, но вот почила вдруг: «Все завыли за Дадоном...»

Словом, инспекция вышла не столько основательной, сколько демонстративной. По всему видно было, что назревавшей войны с Турцией не избежать, а звездочета с золотым петушком в мешке не числилось в свите Александра: «Шум утих, и царь забылся...» Говоря впоследствии о простуде, которую якобы подхватил Александр во время поездки в Крым, сопровождающие путались во времени и месте, где таковое могло произойти, но это не имеет существенного значения. Генерал Дибич, в частности, вообще не заметил в состоянии государя каких-либо пугающих перемен: весел и бодр. Лишь 3 ноября на обратном из Крыма пути Александр неожиданно поинтересовался, какие имеются лекарства от лихорадки, однако предложенной ему хины не принял.

На следующее утро, 4 ноября, встретили под Ореховом фельдъегеря Маскова с депешами из Петербурга и Таганрога. Государь тут же просмотрел бумаги: «А от войска нет вестей...» Ямщик, везший Маскова, повернул за коляской императора, но на крутом спуске к реке «не сдержал горячей тройки и при повороте на мост наскочил на кочку с такой силой, что Маскова выбросило из экипажа; ударившись головой о твердую дорогу, он остался лежать на месте без движения...»

Александр, увидевший дорожное происшествие с другого берега, приказал своему врачу оказать пострадавшему немедленную помощь и по прибытии в Орехов лично доложить о состоянии фельдъегеря. Доктор Тарасов появился в Орехове только поздно вечером. Едва он переступил порог залы с жарко горящим камином, как император тотчас спросил: «В каком положении Масков?»

Тарасов, помедлив, стал докладывать. «Громче!» - велел Александр, кутаясь в шинель. Знобило его. Горячечно блестевшие глаза не скрывали мерцавшей в них тревоги: «Нет Дадону донесенья...» Доктор отвечал, что падение было смертельным, вызвав перелом основания черепа и сотрясение мозга. «Тяжелое сотрясение, - повторил он. - Масков найден бездыханным».

«Боже мой, какое несчастье!'» - воскликнул Александр. И не спросил, потрясенный, что же в таком случае столь сильно задержало доктора с докладом. Спросить, видимо, следовало. Фельдъегерь Масков, по словам знавших его, какими-то отдельными чертами лица и строением фигуры был отдаленно похож на императора Александра, но отнюдь не как две капли. Похожесть там где-то на седьмой воде всплывала. Тем не менее от этой седьмой воды пошла бродить легенда о тайной подмене живого царя мертвым фельдъегерем, подкрепленная возникновением молвы о некоем старце Федоре Козьмиче, поселившемся годы спустя в селе Краснореченском на берегу Чулыма, куда с тех пор наладилось светское паломничество.