Array Коллектив авторов - Казанский альманах 2019. Лазурит

Между тем светская жизнь шла своим чередом. После длительной реконструкции открылся Большой Каменный театр. Высший свет спешил посетить премьеру оперы Глинки «Жизнь за царя», и Пушкин едва смог достать билеты в одиннадцатый ряд.

Знакомых на премьере было столько, что только успевали раскланиваться. Александра Гончарова, разглядывая зрителей в лорнет, негромко продекламировала:

Она заметила одобрительную улыбку, изогнувшую губы Александра Сергеевича, а следом и невольно сдвинувшиеся брови Натали. Сестре не нравилось её частая демонстрация глубокого знания произведений мужа. Что ж, всем не угодить! Екатерине и вовсе не до премьеры, она без конца крутила головой, должно быть, высматривала своего жениха:

– Катенька, а твой Данден [1] Жорж Данден – герой из пьесы Мольера, глупый, невезучий карьерист, который заключил фиктивный брак, надеясь на то, что его неразумные желания исполнятся. , похоже, не явился.

Слова Пушкина, а больше презрительное прозвище, с некоторых пор данное им Жоржу, заставило Катрин взвиться. Но разразиться гневной тирадой она не успела, поднялся занавес, и раздались первые аккорды. Александру Сергеевичу хотелось бы вовсе не вспоминать о Дантесе, но по окончании оперы в фойе они встретились с Данзасом. А там опять обмен любезностями и, конечно же, поздравления Катрин с предстоящим браком. И снова Пушкин не удержался от язвительного замечания:

– Даже не знаю, какой подданной теперь будет считаться моя свояченица, то ли голландской, то ли французской, то ли русской.

Екатерина Николаевна хмыкнула, дёрнув плечиком:

– Вы бы, Александр Сергеевич, лучше о Глинке поговорили. Тут его некоторые ругают за оперу, говорят, что нам сыграли музыку кучеров. Разве вы не согласны?

– Катрин, Михаил Иванович написал оперу народную, только вам что до этого народа, ведь вы во француженки подались! А ведь какое дружное действие, какой накал страстей, и либретто хорошо, хоть и жаловался Соллогуб, что его либретто отвергли, но Розен написал что надо!

Спустя пару недель Екатерина старательно выписывала буквы в своём письмеце. Послание предназначалось Жоржу, и ей хотелось, чтобы почерк смотрелся куда более изящным, чем обычно. Жених был серьёзно болен, впрочем, жестокая простуда и лихорадка свирепствовала во всех домах. Пушкин почти не выходил из кабинета, просил не пускать к нему детей, но работал и рассылал записки друзьям. Чаще Одоевскому, с которым вёл работу по журналу: «Я дома больной в насморке. Готов принять в моей каморке любезного гостя – но сам из каморки не выйду». Старшая Гончарова из комнаты тоже не выходила, чтобы не сталкиваться с зятем, слишком уж натянутыми стали их отношения. Она мысленно уже принадлежала дому Геккернов и не могла дождаться свадьбы. Одни только хлопоты, связанные с бракосочетанием, волновали её, она писала брату Дмитрию о деньгах, заказывала через него шубку из голубого песца, напоминала о венчании, назначенном на первую половину января, надеясь на присутствие всех близких.

Пушкин пытался забыться в работе. В типографию следовало сдать четвёртый выпуск «Современника»; Плюшар готовил к переизданию «Евгения Онегина»; «Слово о полку Игореве» увлекло поэта, и он принялся изучать текст и сравнивать переводы. Все ожидали от него труда о Петре Великом, но и работа над столь монументальным произведением требовалась колоссальная. А между тем не следовало забывать об опостылевшей светской жизни и о красавице-жене, которую во избежание дальнейших слухов нельзя было запереть дома или увезти в деревню, как ему часто хотелось.

Уже ждали Новый год и Рождество, а в доме вновь закончились деньги. Надеялись на поступление от нового выпуска «Современника», на десять тысяч рублей от миниатюрного по формату «Евгения Онегина», но пока следовало срочно гасить старые долги, чтобы жить дальше. Принесла своё столовое серебро Александрина, просила заложить, но Пушкин не взял. У всех мало-мальски знакомых и ростовщиков занято, не к кому и обратиться. Наталья Николаевна вызвалась просить займ на своё имя:

– Пойду к Юрьеву, Саша, говорили, он не особо зверствует, если просрочим проценты, может и обождать.

От собственной решимости губы крепко сжались и расслабились под его пристальным взглядом.

– Иди ко мне, Таша.

Так они не целовались давно, и чувства не захлёстывали столь сильно, как в этот час. Всё забывалось в ослепительном потоке: безденежье, семейные неурядицы, Азина неистребимая привязанность, недавний скандал с дуэлью. Остались лишь они вдвоём, его умение заставить любимую забыть обо всём, и её красота, призванная делать поэта счастливым, пусть и на краткий миг…