Трушова - Православие и Культура

Я замѣтилъ выше, что этотъ принципъ уже давно установленъ въ нашей литературѣ: это принципъ взаимной любви всѣхъ во Христѣ. Согласно съ этимъ принципомъ, не то самое важное въ религіозной жизни, что она строится на авторитетѣ церковной организаціи, какъ говорятъ католики, и не то, что она утверждается на основѣ свободы, а то что она порождается благодатью всеобщей взаимной любви. И церковная организація, и свобода вѣрующаго сознанія необходимы по православному воззрѣнію для созданія религіозной жизни, но прежде ихъ для вѣрующихъ необходимъ духъ взаимной любви, единеніе во Христѣ. Ни организація церкви, ни свобода вѣрующаго сознанія не могутъ безъ этого получить правильнаго выраженія. Съ истинно религіозной точки зрѣнія они останутся безсильными и безплодными, если не будутъ утверждаться, поддерживаться и восполняться даромъ взаимной любви, даромъ Божіей благодати. Это прежде всего и по преимуществу религіозно–мистическое пониманіе христіанства.

Въ этомъ русскомъ православномъ созерцаніи прежде всего характерно то, какъ воспринимается и оцѣнивается здѣсь начало любви. Во всѣхъ христіанскихъ исповѣданіяхъ заповѣдь любви является основной и опредѣляющей, — безъ этого они и не были бы христіанскими. Но въ то время, какъ въ другихъ исповѣданіяхъ, особенно въ протестантскомъ, проявляется склонность придавать этой заповѣди скорѣе моральный характеръ, въ православіи она получаетъ подлинный религіозно–мистическій смыслъ. По православному сознанію любовь есть больше, чѣмъ обычное свойство нравственно–доброй человѣческой воли: любовь есть чудо. По удачному выраженію одного духовнаго проповѣдника, она или порождается продолжительнымъ воспитаніемъ въ себѣ чувства добра, или высѣкается страданіемъ, посѣщающимъ человѣка, или вымаливается у Бога молитвою. И въ качествѣ чуда, любовь въ этомъ смыслѣ и творитъ чудеса, и невозможное дѣлаетъ возможнымъ. И именно потому, что это не человѣческое лишь свойство, а даръ свыше, даръ Божіей милости. Это не просто любовь, а любовь во Христѣ, просвѣщенная и перерожденная соприсутствіемъ Божіей благодати.

Но когда православное ученіе говоритъ о любви, оно полагаетъ, что любовь въ этомъ высшемъ религіозно–мистическомъ смыслѣ, какъ любовь во Христѣ, носитъ въ себѣ силу безконечнаго расширенія: въ своемъ внутреннемъ идеальномъ существѣ и проявленіи это любовь взаимная и всеобщая, связующая человѣка невидимой связью со всѣмъ человѣчествомъ. Любовь во Христѣ имѣетъ это благодатное свойство возвышать отдѣльное человѣческое сознаніе отъ единичности, оторванности и обособленности къ соборности, цѣлостности и вселенскости. Всѣ эти понятія—любовь, соборность, цѣлостность, вселенскость — для православнаго пониманія однозначущи, каждое вытекаетъ изъ другого, и всѣ вмѣстѣ они содержатся въ понятіи любви во Христѣ.

Но всѣ эти понятія въ русскомъ православіи получаютъ еще и дальнѣйшее углубленіе въ направленіи связи и единства человѣчества. Благодатное творческое дѣйствіе любви проявляется также и въ томъ, что оно просвѣтляетъ человѣческое сознаніе чувствомъ всеобщей и всецѣлой взаимной отвѣтственности. Настоящая христіанская любовь приводить человѣка къ убѣжденію, что «всякій предъ всѣми, за всѣхъ и за все виноватъ». Это замѣчательное и глубокомысленное утвержденіе Достоевскаго какъ нельзя лучше раскрываетъ ту идею всеобщей солидарности и всеобщей отвѣтственности людей другъ за друга, которая такъ свойственна православному сознанію. Подобно тому, какъ Христосъ совершилъ дѣло искупленія всего человѣчества, а не отдѣльныхъ какихъ либо людей и не одного какого–либо народа, подобно тому, какъ явленіе на землѣ, страданія, крестная смерть и воскресеніе Сына Божія имѣютъ не только субъективное, моральное, но также и объективное, міровое значеніе, такъ высшій жребій связалъ и дальнѣйшую судьбу человѣчества на землѣ единствомъ реальной круговой солидарности и отвѣтственности. Не можетъ быть такъ, чтобы отдѣльные люди или народы только для себя пріобрѣтали заслуги и только за себя отвѣчали: всѣ живутъ для всѣхъ и всѣ отвѣчаютъ за всѣхъ. Въ этомъ воззрѣніи, въ этомъ вѣрованіи предъ нами снова обнаруживается глубочайшее отличіе нашего религіознаго сознанія отъ католическаго и протестантскаго. Католическое пониманіе въ дѣлѣ спасенія ставитъ на первый планъ посредствующую роль церкви, какъ учрежденія; протестантское — выдвигаетъ идею личной отвѣтственности человѣка предъ Богомъ и личной заслуги въ дѣлѣ спасенія: каждый отвѣчаетъ за себя и спасается силой собственной вѣры. Православное сознаніе, напротивъ, основано на убѣжденіи въ общей нравственной и религіозной отвѣтственности каждаго за всѣхъ и всѣхъ за каждаго: тутъ въ основѣ лежитъ идея спасенія людей не индивидуальнаго и обособленнаго, а совмѣстнаго и соборнаго, совершаемаго дѣйствіемъ и силой общаго подвига вѣры, молитвы и любви. И вотъ почему, согласно православному воззрѣнію, любовь, какъ зиждущее начало вѣры и жизни, по природѣ своей носитъ въ себѣ начала соборности и вселенскости. Только здѣсь, только въ этомъ воззрѣніи по настоящему преодолѣвается замкнутость индивидуализма, только здѣсь въ корнѣ побѣждается состояніе человѣческаго уединенія и человѣческой разобщенности. Что протестантизмъ индивидуалистиченъ, этого нѣтъ нужды доказывать, но не столь же ясно, что и католицизмъ не выходитъ изъ рамокъ индивидуализма. А между тѣмъ, несомнѣнно, Владиміръ Соловьевъ былъ правъ, когда въ своемъ знаменитомъ докладѣ о средневѣковомъ міровоззрѣніи онъ говорилъ, что существо этого міровоззрѣнія приводитъ къ идеѣ индивидуальнаго душеспасенія. Церковь была здѣсь не столько всепроникающимъ нравственнымъ общеніемъ, сколько возвышающимся надъ вѣрующими учрежденіемъ, а потому и благодатные дары свои она считала возможнымъ сообщать вѣрующимъ не столько силою ихъ внутренняго любовнаго общенія во Христѣ, — что и составляетъ идеальную основу церковности, — а внѣшнимъ актомъ церковныхъ индульгенцій, церковныхъ установленій и предписаній. И въ извѣстномъ смыслѣ эта средневѣковая традиція живетъ въ католицизмѣ и до сихъ поръ. Вѣдь и сейчасъ церковное единство утверждается здѣсь на авторитетѣ папы, на мощной организаціи и дисциплинѣ, на политикѣ и пропагандѣ, на дипломатическомъ искусствѣ іезуитовъ. Но при этихъ предпосылкахъ и допущеніяхъ принципъ церковности утрачиваетъ свое подлинное существо, свой внутренній смыслъ н, простираясь вширь, теряетъ свою глубину.