Амброджо Донини: У истоков христианства (от зарождения до Юстиниана)

В области собственно религиозных понятий идея пить кровь и вкушать плоть Христа в момент тайной вечери в память о его самопожертвовании могла возникнуть только в нееврейской среде, поскольку иудаистский закон строго запрещает употреблять в пищу кровь (Бытие, 9:4–5; Левит, 3: 17, 17: 10). Подобное табу признается также в Деяниях апостолов в числе иных установлений так называемого «закона Моисеева» (15:20) и соблюдается иудаистами по сей день. Если бы кто-нибудь сказал в Палестине: «Пейте, вот вам моя кровь», его бы тут же забросали камнями. Не так обстояло дело в эмиграции, где подобный обряд был обычен во многих мистических культах. В египетском обряде культа Исиды жрец, благословляя чашу, произносил ритуальную фразу: «Ты есть чаша вина, но не вина, а лона Осирисова». Точно так же и вкушение плоти бога, то есть самого всевышнего, было чем-то немыслимым для еврея. Однако восточные божества Аттис и Митра перед смертью установили во время собрания, напоминающего тайную вечерю, обряд причащения хлебом, который символизировал употребление в пищу их тел.

Невозможен на земле Иудеи известный эпизод с монетой, которую Иисус заставил подать себе в Иерусалиме, чтобы подтвердить законность денежного оброка кесарю, то есть золотого или серебряного динария — медная монета появилась лишь много позже — с изображением императора. Учитывая отвращение евреев к изображению человека, пусть даже просто на монете (древнее табу, присущее также арабским народностям), римляне в качестве уступки разрешили им чеканку бронзовых монет без всяких изображений человека. В диаспоре динарий кесаря был бы естественной вещью; в Иерусалиме же он вызвал бы инциденты и протесты. Фарисеи наказали бы Иисуса на месте преступления не столько из-за уплаты «подати», сколько из-за этого святотатственного обхождения с нечистой, неприкасаемой монетой. Возможно, впрочем, что весь этот рассказ соотносится с полемикой, возникшей между евреями, жившими в эмиграции во времена Домициана, в конце I в., вслед за приказом, изданным после разрушения Иерусалимского храма в 70 г., вносить в императорскую казну налоги, которые раньше направлялись в Иерусалимский храм.

Что касается сложной проблемы «отвержения», или развода, то Евангелие от Матфея объявляет его дозволенным только в случае прелюбодеяния супруги (19:9); Евангелие же от Марка вкладывает в уста Иисуса также слова о том, что жена, которая «разведется с мужем своим и выйдет за другого, прелюбодействует» (10: 12), обнаруживая при этом полное незнание еврейского брачного права, которое не признавало развода по инициативе супруги. Подобное событие было нелепо в Иудее, но в эмиграции, особенно в Риме, оно бывало нередко. Так мы вновь оказываемся перенесенными в среду, полностью отличающуюся от той, что существовала на земле, где возникло христианство.

Для палестинского еврея провозгласить себя «сыном бога» помимо естественного признания родства, приписанного божествам почти всех религий, значило совершить преступление, караемое немедленной смертной казнью (Марк, 14: 64; Иоанн, 19: 7). Подобное заявление было, однако, вполне нормально в эмиграции, в греко-римских городах, вплоть до того, что имя Диониса, фракийско-фри-гийского божества, вошло именно в этом смысле в культы эллинистических мистерий (nusos [20] нюзос означает «сын»). «Сын бога» мог также умереть. Так и случилось с самим Дионисом-Орфеем, не говоря уж об Асклепии, убитом молниями Зевса, и Геркулесе, погибшем в пламени.

«Сынами бога» именовали также римских императоров. I реческая надпись, открытая на мраморном пьедестале в Пергаме, в Малой Азии, приветствует Августа в качестве «сына бога», что, по-видимому, и соответствует латинской формуле devi filius [21] деви филиус — «сын бога».

Чтение евангелий обнаруживает, хотя и в разной степени, но всегда достаточно четко, стремление убедить, что Иисус осуществил в своей жизни и своих деяниях пророчества и мессианские предначертания Ветхого завета.

Поражает при этом тот факт, что все памятные места в Библии переведены на греческий язык не непосредственно с еврейского, как можно было ожидать. Они неизменно заимствуются из варианта библейского текста александрийского происхождения, называемого Септуагинтой, [22] Такназываемый перевод семидесяти толковников (переводчиков); Септуагинта — его латинское название, от слова septuaginta — «семьдесят». — Прим. пер. который был распространен в иудаистских эмигрантских общинах. Известно, что этот перевод, о котором нам рассказывает в начале II в. до н. э. известное «Послание Ари-стея» брату Филократу, существенно разошелся с принятым еврейской традицией текстом. Как говорит легенда, этот перевод был выполнен по приказанию царя Птолемея Фи-ладельфа (282–246 гг. до н. э.) для нужд более чем миллионной еврейской иммиграции в Александрии Египетской. Согласно преданию, перевод был сделан по божественному вдохновению семьюдесятью (или семьюдесятью двумя, по шести на каждое племя Израиля) знатоками за семьдесят или семьдесят два дня. В действительности он потребовал более полувека работы. Вместе с переводом в народный греческий язык койне вошли многие семитизмы и местные лексические элементы. Лишь много позже, между I и II в. н. э., появились варианты Библии, созданные Аквилеем, Симмахом и Теодоционом, еще более далекие от истоков, чем Септуагинта.