Олег Мороз - От имени науки. О суевериях XX века

— Вам нужна мышца или нет?

— Нет, уже не нужна, — ответил хирург. Все поняли, что кровь остановлена…. Итак, мозг обнажен. Операция, по сути дела, лишь начинается. Хирург, только что делавший тяжелую физическую работу слесаря, превращается вдруг в ювелира. Каково-то его рукам привыкать к такой перемене…

Над всеми звуками в операционной главенствуют два — тяжелое дыхание больного, вбирающего в свою грудь кислород, и мерные удары его сердца, усиленные кардиографом.

Эти два несомненных свидетельства присутствия человека не позволяют забыть о нем и смотреть на мозг просто как на препарируемый орган. А многое располагает и к этому…

В руках у хирурга нет ничего такого, что напоминало бы нож: в правой он держит пинцет, в левой — ложку, то есть узкую тонкую полоску хромированного металла. Он не делает никаких движений, которые можно было бы счесть «поступательными», осторожно раздвигает волокна и сосуды. Вот, кажется, сейчас раздвинет и тогда уж пойдет в глубину. Однако действия хирурга остаются прежними.

И все-таки продвижение вперед несомненно. Время от времени хирург говорит: «Ток!» — и недремлющая сестра проворно дотрагивается до его пинцета электрическим контактом: препятствия, которые нельзя отодвинуть, хирург пережигает.

Путь к очагу болезни лежит через левое полушарие. Больной предупрежден, что в результате операции может оказаться поврежденной речь: тут, поблизости, находится ее центр. Но выбора нет: аневризма — это мина, которая может взорваться каждую секунду. Особенно обидно, если взрыв произойдет сейчас, во время операции, на подходе, когда уже столько затрачено сил… Случись такое, возникнет та же ситуация, что и при повреждении «синусной» вены: очаг кровотечения близок, но недоступен. И поэтому хирург торопится. Торопится не спеша: другого способа поторопиться у него нет.

Напряжение необычайно велико, так что изредка приходится делать небольшие перерывы. Кто-то подходит к хирургу сзади, поправляет марлевую повязку, которая закрывает его лицо.

Чем глубже в мозг опускается пинцет хирурга, тем кажется невозможнее что-то в нем различить, не говоря уже — сделать. И все-таки на этом маленьком, неудобном плацдарме разыгрались основные события.

Нельзя подобраться непосредственно к аневризме, дотронуться до нее инструментом. И без того она готова в любой момент прорваться. Ничто не спасет человека, если такое случится. Об этом и сказано: тяжелая, опасная операция.

Когда разряжают мину, главное — добраться до взрывателя и вывинтить его. Здесь главное — перекрыть основную артерию, питающую аневризму. Но сначала надо найти ее. Идет поиск. В поле зрения вместо одной артерии неожиданно показываются две. Какая-то из них — здоровая. Если бы знать какая. Но медлить нельзя. Медлить — значит увеличивать меру риска. Перекрываются обе артерии: здоровая — временно, больная — навсегда.

Аневризма обескровлена, но обескровлен и большой участок мозга, который питала здоровая артерия. Такое не может продолжаться долго, это грозит гибелью мозговым клеткам. Осторожно раздвигая ткани, хирург прослеживает путь того и другого сосуда. Теперь картина ясна. Снят ненужный зажим — кровообращение восстановлено.

Взрыв все-таки произошел. Вдруг — словно удар грома:

— Внимание! Остановка сердца!

Не поверилось. Какая остановка? Где? Про кого это?

— Дефибриллятор! Быстро!

От этих слов-команд закладывает уши, в голове — гул. Или это гул в операционной?

Кто-то что-то принес. На обнаженную грудь больного накладываются металлические пластины.

— Всем отойти!

Тело больного дергается.

— Пошло! Идет…

— Смотри, Саша! Смотри!

— Идет.

Немая сцена. Все смотрят на экран осциллографа, но будто не видят. Говорит один — тот, кому положено говорить…

… Сколько времени прошло? Не знаю. Мало-помалу проходит оцепенение. Радостная мысль: «Хорошо, что от меня тут ничего не зависит. Зависит от чих — мужественных, энергичных». Наконец обретаю прежнюю способность видеть и наблюдать.

… Сердце работает («идет»). Теперь снова можно заняться мозгом: сначала «отсечь», перекрыть остальные сосуды, подходящие к аневризме, а потом удалить их. Пятнадцать серебряных клипс наложил хирург в этой операции. (Когда успел он это сделать, я опять же не видел. Об этом мне сказали после) Пятнадцать больших сосудов было выключено из кровообращения.

Расслабление наступает неожиданно, заставая всех врасплох. Мозг раскрыт, но опасности уже нет. Вместе с расслаблением мгновенно приходит усталость. И это тоже опасно. Надо силой собрать все свое внимание, чтобы не допустить ошибки — теперь она была бы воистину непростительна.