Джеймс Редфилд - Селестинские пророчества

Чарлин замолчала, и некоторое время была занята едой.

– Значит, когда мы постигнем остальные откровения, цивилизация подвергнется изменениям? – спросил я.

– Так утверждал этот священник.

Некоторое время я смотрел на свою собеседницу, размышляя о понятии критической массы, а потом заметил:

– Знаешь, больно мудрено все это для Манускрипта, написанного в 600-м году до Рождества Христова.

– Да уж, – согласилась она. – Я и сама спрашивала об этом. Однако священник заверил, что ученые, первыми переводившие Манускрипт, абсолютно убеждены в его подлинности. Главным образом потому, что он написан на арамейском языке, том самом, на котором изложена большая часть Ветхого Завета.

– Арамейский язык в Южной Америке? Как он мог оказаться там, в 600-м году до Рождества Христова?

– Этого священник не знает.

– А католическая церковь, к которой он принадлежит, за Манускрипт или против него?

– Против, – вздохнула Чарлин. – Он рассказывал, что большая часть церковников изо всех сил стараются скрыть Манускрипт. Именно поэтому священник не стал открывать мне своего имени. По всей видимости, даже просто говорить о Манускрипте для него небезопасно.

– А этот священник не объяснял, почему служители Церкви ведут борьбу против Манускрипта?

– Да, он упомянул об этом. Церковники боятся, что Манускрипт может нанести урон целостности их религии.

– Каким же образом?

– Точно не знаю. Он не распространялся на эту тему, однако, похоже, в остальных откровениях некоторые традиционные воззрения Церкви толкуются так, что это не может не тревожить ее иерархов, которые считают, что все хорошо так, как есть.

– Понятно.

– Священник утверждал, – продолжала Чарлин, – что Манускрипт никоим образом не подрывает принципы Церкви. Помимо всего прочего, он делает более явным все, что подразумевается ее духовными истинами. Священник твердо убежден, что иерархи Церкви, несомненно, поймут это, если попытаются снова взглянуть на жизнь как на таинство, а затем постигнут остальные откровения.

– А он говорил, сколько всего откровений?

– Нет, но он упоминал о Втором откровении. Он сказал, что в нем толкуется о недавнем прошлом человечества, которое как раз и проясняет суть грядущих преобразований.

– Священник еще что-нибудь говорил об этом?

– Нет, у него не хватило времени. Он сказал, что, из-за срочного дела ему пора уходить. Мы договорились встретиться с ним еще раз во второй половине дня у него дома, но, когда я приехала, его там не было. Я прождала три часа, но он так и не появился. В конце концов мне пришлось уйти, чтобы успеть на самолет.

– Ты хочешь сказать, что больше не говорила с ним?

– Да. Я больше не видела его.

– И тебе так и не удалось получить от властей подтверждение того, что Манускрипт существует? – Нет.

– Когда все это произошло?

– – 11римерно полтора месяца назад. Несколько минут мы молча ели. Потом Чарлин подняла на меня глаза:

– Ну и что ты думаешь об этом7

– Не знаю, – смутился я. Отчасти я скептически отношусь к тому, что люди могут стать другими. Но в то же время просто дух захватывало при одной только мысли, что на самом деле существует подобный Манускрипт, в котором заключены такие невероятные знания.

– Священник показывал тебе копию Манускрипта или что-нибудь вроде того? – спросил я.

– У меня есть только мои записи. Мы вновь замолчали.

– Знаешь, – проговорила Чарлин, – я была уверена, что эти идеи заденут тебя за живое. Я поднял на нее глаза:

– Думаю, мне понадобятся серьезные доказательства того, что сказанное в Манускрипте – истина. Она снова расплылась в улыбке.

– Что еще? – недоумевал я.

– Ты опять точь-в-точь повторил сказанное мною.

– Кому, священнику?

– Ну да.

– И что же он ответил?

– Что подтверждение – в практическом опыте.

– Как это понимать?

– Он хотел сказать, что изложенное в Манускрипте будет доказано нашей жизнью. Когда мы по-настоящему задумаемся над тем, что чувствуем в глубине души, над тем, чем является жизнь, мы осознаем, что мысли, выраженные в Манускрипте, содержат зерно истины. – Чарлин сделала паузу. – Понял, в чем здесь смысл?

На какое-то мгновение я задумался. Понял ли я смысл?

Все, как и я, не могут найти покоя, но если это так, то обязана ли эта неуспокоенность своим появлением незамысловатой истине – постигнутой к тридцати годам, – которая заключается в том, что в жизни на самом деле существует нечто большее по сравнению с тем, что мы знаем, большее, чем нам дает повседневный опыт?