Хорхе Бергольо - О небесном и о земном

Бергольо:

– Я хотел бы подхватить тему наследства. Идея, что мы должны после себя что-то оставить, – установка как чисто человеческая, так и религиозная, абсолютно серьезная, связанная с человеческим достоинством. Говоришь себе: я не стану замыкаться на себе самом, не зациклюсь на своей собственной жизни, все мое перейдет как минимум к моим детям, я оставлю им наследство. Я оставлю наследство, даже будучи бездетным. В Библии эта тема звучит очень мощно. Например, история о винограднике Навуфея [50]: сын получает виноградник от своего отца и не соглашается его продать, бережет, чтобы передать следующим поколениям. Тот, кто живет сегодняшним днем, не задумывается о наследстве, его заботят только текущие обстоятельства, он размышляет, сколько лет ему еще удастся прожить. Наследство же развивается на протяжении паломничества, которое человечество совершает во времени: человек получает что-то и должен оставить после себя что-то усовершенствованное. В молодости ты редко задумываешься о финале, тебе важнее текущий момент. Но мне вспоминается пословица, которой научила меня бабушка: «Имей в виду: Бог тебя видит, имей в виду: Бог не спускает с тебя глаз; имей в виду, смерть тебя заберет в час, который тебе неведом». Бумажка со этим изречением лежала у нее под стеклом на тумбочке, и она читала его каждый вечер перед сном. Семьдесят лет прошло, а я до сих пор помню эти строки. И еще одно изречение я слышал от бабушки, она говорила, что вычитала его на кладбище где-то в Италии: «Человек, шагающий мимо, замедли шаг и подумай о самом последнем шаге из твоих шагов». Бабушка прививала мне мысль, что все когда-нибудь кончается и что после себя все нужно оставить в полном порядке. В жизни христианина смерть должна быть спутницей в дороге. Например, я лично каждый день думаю о том, что умру. Меня эта мысль не удручает, потому что к ней меня подготовили Господь и жизнь. Я видел, как умерли мои старшие родственники, теперь мой черед. Когда это случится? Не знаю. В христианской традиции на Пасху читают великолепный латинский стих о том, что жизнь и смерть сражаются между собой врукопашную. Жизнь и смерть сражаются внутри каждого из нас, и не только в биологическом смысле: речь о том, как мы живем и как умираем. В Евангелии возникает тема Страшного суда, причем она неразрывно переплетена с любовью. Иисус говорит: по правую сторону встанут все те, кто помогал ближнему, а по левую сторону – все те, кто не помогал ближнему, поскольку все, что сделал каждый из вас, он сделал Мне [51]. Для христиан любой ближний – это сам Христос.

Скорка:

– Меня заинтересовали ваши слова о внутренней борьбе жизни со смертью. Мне вспоминаются термины «влечение к жизни» и «влечение к смерти». Кстати, эти понятия, в сущности, – вовсе не единоличное открытие Фрейда. Они появляются во Второзаконии, когда Моисей говорит народу Израиля: «Во свидетели пред нами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь» [52]. Эта внутренняя борьба реальна, некоторые люди умирают еще при жизни, хотя их тело продолжает жить. Помнится, один из персонажей Флоренсио Санчеса [53]говорит, что всякий бесхарактерный человек – ходячий мертвец. Смерть – понятие очень глубокое, бывают духовные самоубийства и медленные самоубийства, как у заядлых курильщиков. А к примеру, тот, кто участвует в нелегальных автогонках, не ценит ни своей, ни чужой жизни. Это беспрестанный флирт со смертью. Нужно спросить себя, как мы каждый день справляемся со смертью – в смысле, с тревогой из-за того, что мы смертны. Я перерабатываю эту тревогу внутри себя с помощью моей веры – я думаю, что в смертный миг перейду в какие-то иные духовные реальности. Мы верим в жизнь после смерти. Говорить о подробностях этого грядущего мира сейчас было бы самонадеянно: вряд ли мы можем их провидеть.

Бергольо:

– Здесь мы употребляем слово «верить» в значении «быть уверенным», «иметь убеждения». Когда я говорю: «Я верю, что после смерти что-то есть», на деле я подразумеваю, что уверен в этом. На языке богословия «верить» – значит «испытывать уверенность». А жизнь, которую мы будем вести на том свете, зарождается на этом, в опыте встречи с Богом, она начинается с изумления, которое мы испытываем при этой встрече. Моисей повстречался с Богом в восемьдесят лет. Он уже стал грузным мужчиной, пас овец своего тестя… и вдруг – горящий терновый куст… Моисей ошеломлен. «Я видел Бога», – говорит Моисей. В других частях Библии, например в Книге Судей [54], рассказывается, что после того, как человек узрел Бога, он испытывает страх смерти. Не подумайте, будто видеть Его – это кара, просто человек уже вступил в мир иной и знает, что отправится туда. Вот самая глубокая интерпретация понятия «загробная жизнь», которую я нахожу в Библии. Невозможно всю жизнь испытывать ошеломление, но этот миг не забывается. Мы верим в загробную жизнь, потому что начинаем ощущать ее уже здесь. Не в форме каких-то приторных сантиментов, а через ошеломление, в котором нам явился Бог.