Галина Мамыко - Монастырские

Мама на три бархатных осенних месяца умотала лечить лёгкие в Сандански. Она говорила перед отъездом, листая рекламный буклет: «О. Высокогорный противоастматический курорт в Болгарии. Это для меня то, что надо». Хотя у мамы никогда не было астмы, но ей «очень нравится в Сандански», где когда‑то в далёком детстве лечила свою астму одна из прабабушек. «Я должна увидеть эту легенду уже хотя бы потому, что в тех местах ступали ноги моих предков», – со смехом говорила моя мама во время одного из званых обедов и именитые гости согласно наклоняли головы. А папа молчал. И по лицу его пробегала тревога. Так мне казалось. И мне от этого становилось тревожно. Разлуки с матерью мне всегда представлялись трагедией. Каждый раз, когда она исчезала из дома, я ощущала себя наполовину мёртвой. И мой отец, он, так мне казалось, тоже становился наполовину мёртвым. Я переживала за него, за маму, мне всегда казалось, что наша семья на грани каких‑то неприятных событий. И это ожидание изматывало.

Вот и сейчас. Папа. Что с ним. Почему он вернулся с работы. Почему он побежал в свой кабинет. Зачем эта тревога в моём сердце. Я встала, взглянула на брата и сделала знак молчать. Он вопросительно посмотрел на меня.

– Тихо. Нельзя сейчас говорить.

– Почему?

– Мне кажется, что‑то происходит. Папа, видишь, сам не свой.

– Почему ты так думаешь?

– Я слышала (а на самом деле, я подслушивала) сегодня ночью его телефонный разговор с мамой. Он сказал, в стране творится чёрт знает что. Андроповская власть начала террор против партийцев.

Дверь распахнулась, и мы увидели бледное лицо отца.

– Вы уже взрослые. И вы должны быть опорой маме. Меня, не исключаю, арестуют. Я собрал бумаги. Их надо сжечь. Если я не успею, вы это сделайте.

Но не успел отец закончить говорить, как в дверь стали звонить. Он схватился за грудь и сел на стул. У моего отца никогда не болело сердце, и то, как он схватился за сердце, показалось мне игрой. К тому времени я уже научилась не верить людям, и даже отцу. Но это не отнимало мою симпатию к нему. Отец для меня всегда был примером, я в нём любила и его недостатки, и его достоинства. Я была готова поддерживать, если это требовалось, и его ложь, и его политическую игру. «Больное сердце – это политическая игра, это прикрытие», – подумала я.

Я уже знала, что буду всем говорить о больном сердце моего отца. Пока отец тянул время и в дверь продолжали звонить, а Богдан бегал по квартире в поисках лекарств, я сгребала в отцовском кабинете приготовленные к сжиганию документы и прятала у себя под одеждой. К той минуте, как в нашу квартиру вошли люди в штатском, я превратилась в очень толстую девицу. Обыск в квартире не принёс нашим гостям ничего, что им хотелось найти, но отца увели. Я хотела в последний раз взглянуть на отца, и зачем я только вышла на балкон. Возле чёрной машины прохаживался тот самый «замечательный Виктор Константинович Шуев», он заметил меня и помахал рукой.

На даче хорошо. Тихо, уютно, всё, как в детстве. Вот старинные часы. А вот мой разноцветный мяч. О, кукла Катя, я её так назвала в честь своей подруги. Я прижимаю куклу к груди, смотрю по сторонам, и мои глаза наполняются слезами. Боже мой, как тяжело на сердце. Как жить дальше.

Я хожу по комнатам, и дом отзывается на мои шаги шёпотом пыли, скрипом стульев, вздохом дивана.

Мой любимый комод. Сколько безделушек и детских сокровищ было спрятано в этих тяжёлых выдвижных ящиках. Я дёргаю за ручку, но ящики оказываются запертыми. Странно. Кто их закрыл. И где ключ. Я смотрю на связку ключей в своей руке. Эти ключи мне успел отдать отец. Быть может, один из них подойдёт. Я подхожу к окну, выглядываю за штору, во дворе тихо, за забором тоже. Дорога пуста. Моя машина ждёт меня. Я приехала сама. В таких делах нельзя доверять даже шофёру. Тем более и шофёра уже нет. Он покинул нас, когда узнал об аресте отца.

Комод подчинился седьмому ключу. В ящиках я нашла то, что меня привело в трепет: бриллианты. И перевязанные ленточками пачки писем. Это были любовные письма к моей матери. Она переписывалась с каким‑то Колей, он называл её «моя милая кисонька», писал, что очень скучает и ждёт, ждёт новых встреч, чтобы «обнять милую, прижать к себе и никогда не отпускать». Я листала письма матери и скоро обнаружила, что вместо Коленьки появился Мишенька, а Мишеньку сменил Олег… Я поднялась. Достаточно. Мне стало жалко отца. Бедный папа. Он знал об этих письмах…. Но куда отвезти сокровища? Домой к Кате?