Святитель Филофей Коккин - Житие и деяния преподобного Саввы Нового, Ватопедского, подвизавшегося на Святой Горе Афон

Это была благоговейная мысль, искавшая мудрости и разума для слабых, а не (мысль) сомнения или какого-нибудь несогласия с правым учением. У него было в обычае даже самое, кажется, хорошо известное повергать, по чрезвычайной скромности, не только на решение Божие, но даже ближнего. «И вот, – говорит он, – была ночь; я усердно занимался молитвой и весьма усиленно просил об этом. Когда же прошла уже большая часть ее, казалось, легкий сон напал на меня.

Это не был сон, но как бы какое-то бездействие телесных чувств, когда ум находится как бы посредине между бдением и сном. И вот мне кажется, будто я стою в каком-то огромном и прекрасном храме. Вдруг вижу, будто из божественного алтаря в священных облачениях с достоинством и торжественностью выходит блестящий сонм архиереев. Разделяясь по выходе из царских врат на две половины, как река разделяет свое течение, одни из них занимают правую сторону храма, золотой лентой вытягиваются от самой средины его до священных изображений [247], а другие опять выстраиваются тесными рядами против них с левой стороны. Неизреченное благоговение выражалось на лицах их, и они были как бы погружены в думы. И вот когда при великом безмолвии (σιγής οΰσης), как бы во время совершения таинств, мы все с благоговением и страхом неуклонно смотрели на них – ибо вместе с нами было немало и других, – вижу, выходит из алтаря отдельно от других некто весьма светлый – казалось, будто он занимал чин диакона, – в блестящем облачении и с сияющим лицом, явившийся, по всему, в качестве вестника каких-то дивных повелений. В руках у него была книга, и он собирался читать содержание ее. Поклонившись одинаково как стоявшим по ту, так и по другую сторону и благообразно прошедши по средине храма, он тотчас восходит по ступенькам на амвон, и когда все на него устремили глаза свои, он, сперва немного как бы сосредоточившись, чтобы, думаю, сделать более внимательными и бодренными слушателей, при продолжавшемся еще всеобщем глубоком молчании раскрывает находившуюся у него в руках книгу. Но прошу внимательно и вас слушать, ибо сейчас я предложу неизменно самые слова великого, которые я лично от него слышал. Итак, открыв ту священную и страшную книгу» —° ужасное видение и слышание! – он возгласил: “Акиндину, произнесшему хулу на Церковь Божию, второму Иуде, изменнику благочестия, второму Арию, расколовшему, подобно первому, Церковь Христову, отступнику, явному ненавистнику и врагу истины, анафема!” При этом блестящий тот сонм архиереев, тотчас прервав молчание, стал громко и страшно возглашать те же слова. При этих смешанных голосах, поднимавшихся в высоту и многократно возглашавших анафему, и я, как бы невидимо побуждаемый какой-то необходимостью, вместе с прочими стал возглашать те же слова и вместе с этим пришел в себя, продолжая вращать в устах страшное то ангельское изречение, хотя дивное видение уже исчезло из глаз моих». Вот что было с великим зрителем и тайновождем и учителем великих этих таинств. Кто же может сомневаться из изучивших Божественное, что это решение было принесено с неба и что книга та есть книга первородных на небесах написанных (Евр. 12:23), в которую записываются имена следующих апостольским учениям, по божественному изречению: радуйтесь, – говорит, – так как имена ваши написаны на небесах! (Лк. 10:20). Равным образом имена противников их вычеркиваются, по великому некоторому и страшному возвещению, и изглаждаются из той Небесной Церкви, ибо многие, говорит, скажут Мне в тот день: мы ели и пили пред Тобою, и на улицах наших учил Ты (Лк. 13:26), то есть Ты участвовал с нами в учении и таинствах и, кроме того, учил нас открыто о жизни, как и мы в свою очередь учили наших слушателей, – но Я скажу, говорит, им: никогда не знал вас, отойдите от Меня все делающие неправду, ибо много званых, но мало избранных (ср. Лк. 13:27; Мф. 20:16; 22:14).

Так (он говорил) о хулителях Божества, отвергающих всякую энергию и благодать и осияние и вследствие этого разделяющих одну природу и силу и Божество на созданные и несозданные божественности [248] (θεότητας), многих этим укрепляя и поистине доставляя славу истинной Христовой Церкви, а прежде всех ревностному защитнику ее и передовому борцу, разумею мудрого и славного царя [249], который и прежде обладания скипетром римлян, еще при жизни брата [250]и царя, почти все имея в своей власти, как знаете все, сильно стоял за православное учение, благородно восстав вместе с ним за истину, обилием разума и красноречия отогнав славно ложь лжеучения и стяжав вследствие этого немалую от всех славу. Даже и после того, как тот вскоре оставил и жизнь вместе с царством, он на многократных священных соборах и собраниях так хорошо обличил второго этого отступника как благодаря своему природному дарованию, так и искусству, что, как казалось тогда присутствующим, и речи его лишил вследствие величия победы, и он, думалось, больше уже не решится не только что-нибудь возразить ему, но даже взглянуть на него, оделенного таким искусством слова, что иногда казалось, будто он поддерживает противника, часто давая ему, уже опрокинутому, случаи для нападения и напоминанием о сказанном как бы протягивая ему руку. Ибо ему не хотелось оказаться победителем противника благодаря какой-нибудь случайности или естественной при разговоре слабости, а хотелось одолеть его в благоприятных для него обстоятельствах, при полной его силе, чтобы победа принадлежала не говорящему, а (силе) самого слова. Таково было превосходство в спорах у мудрого и кроткого царя, – вернее, оно было так велико, что описать его как следует так же невозможно, как чашей вычерпать реку.