Святитель Филофей Коккин - Житие и деяния преподобного Саввы Нового, Ватопедского, подвизавшегося на Святой Горе Афон

И вот подходит к нему один благоговейный и сострадательный человек, трогательно и со слезами умоляя его хоть немного отдохнуть от долгих хождений и скитаний, а также набросить какой случится покров на тело, совсем уже изнемогшее от чрезмерных трудов и долгого озлобления. Говоря это, он приглашает его, как древле соманитянка (1 Цар. 4:8-35) Елисея, в дом свой. «Есть у меня, – говорит, – человек Божий, и прекрасный сад, орошаемый водою, удобный для безмолвия всякому желающему, и подходящее пристанище для подвижника. Итак, не откажи мне в просьбе если не ради чрезвычайных своих трудов из-за добродетели, то ради той высочайшей любви, чрез которую ты стал, как мы видим, совершенно чужд миру для Христа, чрезмерно тебя возлюбившего». Это и подобное этому говоря с теплыми слезами, убеждает великого принять его гостеприимство, а лучше сказать, оказать ему такую милость и честь, полезнее и почетнее которых не может быть ничего для имеющих ум. Итак, входит великий в страннолюбивый тот дом, облекшись вместе с тем и власяным рубищем, простым и самым бедным, немного изменив образ жизни и поведение, но продолжая тем не менее держаться любимого молчания. При этом он решил не безысходно, как бы пригвожденный, оставаться в доме, но то жил там, упражняя благоразумную душу и возгревая горячность веры, то больше пребывал в уединении в самых пустынных местах, предаваясь здесь главным образом наслаждению предметом любви и выше всего считая не входить в близкие сношения с людьми, хотя и не мог быть совершенно не замечаем ими, как сейчас будет сказано.

Ибо когда один раз великий по обычаю пришел в тот гостеприимный дом, боголюбезный странноприимец припал к славным ногам его, орошая их слезами и прося сказать ему свое имя, если оно у него когда-нибудь было. Он же, стыдясь добродетели того мужа и побуждаемый как бы Божественным Промыслом, дарует ему эту милость, которой он притом никогда не ожидал, и, отверзши уста, тихо говорит: «Савва имя мне, друг мой». Сказав только это и исполнив в кратких словах желание мужа, он по-прежнему продолжал подвизаться в крайнем молчании, как и во всем. А тот и объяснить себе не мог того, что случилось, и, объятый каким-то неизъяснимо приятным чувством, радовался и скакал от счастья, не только, так сказать, ублажая себя за то, что услышал слово из замкнутых тех священных уст, но и за то, что услышал не простое слово, но самое желанное и приятное, о чем хотя он и (осмелился) просить, но без надежды так легко получить просимое. Поэтому, не будучи в состоянии сдержать своей радости, как это обыкновенно бывает с нами, когда неожиданно для нас свершится что-нибудь весьма важное, он немедленно возвестил об этом событии единокровным и соседям и всему острову. Тогда молва получает новую силу, ибо так обыкновенно бывает с теми, кто к чему-нибудь любовно расположен, и, привязавшись к имени его, возводит его на верх славы. День и ночь стали произносить после этого с радостью и благоговением имя его, как бы спеша загладить прежнее его бесчестие и таким образом прекрасно уврачевать добром зло. И вот без всякого стороннего побуждения, как бы по общему и всенародному объявлению, начали стекаться к нему люди всякого рода и возраста – одни чтобы прикоснуться к руке его и получить благословение или хотя бы ног и рубища его коснуться, другие чтобы одной встречи с ним или хотя бы взгляда его удостоиться, считая и это весьма важным. И как бы только теперь его увидевшие или совершающие праздник по причине обретения какого-нибудь пропавшего большой ценности предмета, они с великой радостью и удивлением говорили друг другу: «Вот великий подвижник Савва, подражатель древним дивным святым, неизреченное веселие души, врач больных, искусный утешитель печальных, общая польза человечества, неожиданно дарованная нам Богом!» И усердие их не было тщетным: они пожинали плоды соответственно своей вере. Ибо не только прикосновение его и вид, но даже одно призывание его имени исцеляло недуги и избавляло от всевозможных искушений. Повсюду разнесся также и слух о чуде, совершившемся с ним, и даже первые среди того народа и вообще известные богатством и славой не сочли это маловажным, но как скоро дошел до них слух об этом, тотчас с поспешностью явились к нему и, преклоняя колени, касались ног его, целуя руки его и с горячей верой прося помощи. Некоторые из них приносили в большом изобилии даже деньги, прося принять их и употребить на что ему будет угодно. Но он даже внимания не обращал на дары, оделяя их в свою очередь только камешками и песком, попираемым ногами. Это еще больше заставляло их удивляться ему и поражаться чрезвычайному величию разума его, размышляя, насколько он благородством души превосходит других, так презрительно относясь к тому, что некоторые иногда предпочитали своей собственной душе, и не желая не только обращать какое-нибудь внимание на предлагаемое, но даже не удостаивая это любезного своего взгляда.