Святитель Филофей Коккин - Житие и деяния преподобного Саввы Нового, Ватопедского, подвизавшегося на Святой Горе Афон

И вот, после того как киприоты, исследовав весь остров, утесы, разумею и горы, пустыни и пещеры, нигде не нашли желанного, великая скорбь объяла их, и они с трудом могли перенести несчастье (ибо каждый считал потерю его невыносимым несчастием), полагая, что это событие является началом Божественного гнева и предрекая [156]себе новые беды по причине удаления такого заступника и неусыпного стража душ и телес.

Он же, пустившись в давно желанный путь, прибыл наконец, хотя и не без труда, искушений и опасностей на море, в дивный древле и теперь Иерусалим, осилив тяжесть трудов сильным желанием. И вот сперва он приходит ко Гробу Жизни, отдавая преимущество выдающемуся славою перед прочим, и, преклонив колени и прижавшись главою к земле, обращаясь как бы к только что умершему и пред глазами лежащему Господу жизни, стал так говорить с горячими слезами: «Вот каково Твое, ради промышления о нас, неблагодарных, выше естества и слова таинство! Вот новое и неисследованное богатство благости! Вот чем воздал Ты отступившей от Тебя человеческой природе! Копье и крест, гроб и смерть Господа жизни и смерти для искупления беглого раба, заслуживавшего за это тысячи смертей и мучений! Какая мудрость, какое дивное, новое и неизреченное таинство, Господи! Что за милосердие, что за неудержимая и восторженная к нам, неблагодарным, любовь! Какой язык расскажет, какой ум хотя несколько поймет вышеестественные чудеса Твои! Изумились этому небо и земля, и все под землей поколебалось, размышляя о странности чуда. Не могу сдержать неизреченного пламени моей любви и сам становлюсь вне себя от радости и, почти как “яже о Марии”, благовествую о Твоем восстании ученикам и друзьям Твоим». Изрекши такие и подобные этим слова и возблагодарив Бога за то, что удостоился давно желаемого, великий неудержимо орошал обильными источниками слез всю землю, часто ударяя головой о пол, целуя землю, камни и все сооружения вокруг Честного Гроба Господня. После этого он обходил с одинаковой ревностью и внутренней радостью прочие честные места, принявшие следы Господа с Пречистой Матерью и учениками, а также удостоившиеся принять силу и других таинств и чудес, везде с неудержимой сердечной любовью обнимая прах и камни, как бы самые ноги Господни. Ибо (горячая) любовь ко Христу делала важным для него всякий предмет [157], как это бывает с восторженно любящими, которые, потеряв дорогих для них, обычно с одинаковой любовью относятся к их одежде и вещам, представляя себе при этом обычный вид (их).

Итак, исполненный блаженной этой любовью, которою давно уже был объят, он идет к славному Иордану, при посредстве которого освященное древле Господним омовением естество вод произвело наше дивное и сверхъестественное возрождение [158], и разыскав то самое место, где, как говорят, Сам Господь принял, погрузившись, крещение, омывает и он там свое тело с подобающей любовью и верой. Потом, обойдя всю иорданскую пустыню для осмотра давно желанного (это святые монастыри и места обитания подвижников, а также пещеры, принявшие в себя просиявших подвигами дивных древле отцов) и получив некоторое духовное утешение (ибо подобному, говорят, любезно подобное), опять возвращается на любезный Сион и решается посетить также Синайские места. И вот, прибыв туда, он знаками просит (ибо языком не разговаривал) одного из благоговейных и боголюбивых мужей оказать ему милость ради Самого Бога, нанять вьючное животное для того, чтобы ему можно было доехать до Синая или самому, или вместе с другими, чтобы не потерпеть неудачи в своем намерении. Он же, побуждаемый благородством души и почитая, как и следовало, добродетель мужа, тотчас нанимает верблюда и, кроме того, щедро снабжает его дорожными средствами и припасами. Потом, посадив великого, радостно отправляет его, радующегося, в путь, дав ему в спутники и слуги хозяина верблюда (а он был измаильтянин). Но Савва, немного отъехав от Иерусалима, тотчас сходит со скота и так пешком совершает весь путь в течение всех двадцати дней, убедив данного ему в слуги измаильтянина – о сострадательнейшая душа! – сидеть (на верблюде) в течение всего того долгого пути. «Ибо я не вынесу того, – говорит, – чтобы мне одному пользоваться услугами скота, а эту душу видеть злострадающей так от долгого перехода, мне это кажется прямо одним из видов величайшего любостяжания». Он даже отдал ему и дорожные припасы, а сам питался попадавшимися по пути травами с небольшим количеством воды. Ибо он решился пользоваться только этой трапезой в течение всего пути, пока не достигнет самого Синая. Так по его намерению и совершилось. Ибо что из высокого и чрезвычайного не было ему обычно и желательно, что из того, на что он решился или чего желал, не становилось тотчас в совершенстве делом, так что затруднительно даже решить, чему более удивляться, решительности ли души, как притом природной, или мужеству и быстроте в делах, нисколько не уступавшим душевной решительности, так что вместе со словом у него являлось и дело, по известному [159]выражению. К этому должно присоединить еще третье: чрезвычайность самых его дел, превосходившую всякое слово. Варвар же тот сначала долго упрашивал его сесть на верблюда, для этого и данного, а им самим и верблюдом и всем нужным по праву пользоваться, как господину над этим. Но после того, как, часто говоря об этом в течение многих дней, не мог нисколько убедить его, в высшей степени изумленный, стал называть его богом, а не человеком, и не только называл, но показывал это и делом, припадая к его ногам и стопы его целуя с великой радостью и удивлением, ибо хотя он был и варвар по происхождению, но не был таковым на самом деле, имея хорошее сердце и здравый смысл и будучи способен принять хорошее семя. Вследствие этого он скоро получил и величайшее удовольствие и пользу, пораженный, с одной стороны, терпением его в духовных трудах, а с другой – дивным смиренномудрием и кротостью, что одним видом тотчас покоряло всякого, хотя бы он был как камень жесток и груб душою, так что и сирены [160], кажется, не были бы в состоянии этого сделать, если то, что о них поют, было не мифом. Когда же они окончили путь и достигли своей цели, измаильтянин возвратился назад, полный радости и печали: первой потому, что удостоился против всякой надежды быть очевидцем таких дел и получил плату гораздо большую, чем заслуживал, а немалой печалью был объят по причине разлучения с отцом, с трудом перенося его, как то было ясно для всех.