Святитель Филофей Коккин - Житие и деяния преподобного Саввы Нового, Ватопедского, подвизавшегося на Святой Горе Афон

Вследствие этого все касающееся его так стало дорого в то время киприотам и он достиг такой у них славы, что они не только вышесказанное с удовольствием совершали, но и, на досках и (письменных) дощечках начертывая его изображения, чествовали их в своих домах лампадами, миром, фимиамом и прочим, чем благочестивые души почитают Бога и служителей Его. Другие же, повесив его (изображение) на шее, постоянно носили с великой верой, как какой-нибудь воинский панцирь или надежный талисман, не только нисколько не ошибаясь в своем ожидании и надежде, но даже сверх ожидания получая от этого многоразличную благодать, как только что было сказано. Он был при этом и в обхождении приятен и видом любезен. Ибо, хотя он подвизался в глубоком молчании и проводил жизнь в крайнем посте и вообще по образу жизни был суров и строг, стараясь казаться таким и посторонним, однако, охраняя внутреннее как никто из самых усердных пустынников и отшельников, он был общителен и доступен, и вообще от лица и глаз его истекала какая-то приятность и удовольствие, от чего происходило то, что любовь к нему дивно привлекала к нему всех, хотя он и избегал этого. Слух о нем дошел и до византийцев и скоро перенесся на Геллеспонт [155], а оттуда через Эгейское море дошел и до нас и наполнил Фессалонику и Афон удивлением к нему. Таким образом, того, которого раньше тайно изгнала из наших пределов Божественная любовь, Бог, после некоторого соответствующего приготовления, делает всем нам известным, хотя и вдали и уже не как человека, но как нечто вышечеловеческое и совершенно новое, как славного победителя. Ибо прославлющих Меня, говорит, прославлю и унижающих покрою позором (см. 1 Цар. 2:30). Но он, давно уже все настоящее оставивший и взиравший только на одно будущее, к той, благодатной славе всей мыслью разумно устремляется, как о том следует рассказ.

Ибо, увидев однажды некоторый ров, полный грязи и зловония, он при всех садится туда весь, с рубищем, в которое был одет, нарочно притворившись помешанным и дурачком, и так целый день сидит, терпеливо перенося смрад и зловоние и ни на кого не взирая, но слезами орошая свое лицо, закрывшись головным покровом, чтобы укрыться (от взоров). Когда разнесся слух об этом, то скорее, чем произнести слово, сбежался весь город, чтобы взглянуть на него, поднялся плач и послышались смешанные рыдания пораженных удивлением мужчин, женщин и детей, друг у друга спрашивающих: «Что случилось? Что будем делать? Что за внезапная перемена совершилась с мудрым, врачом душ и телес, полным святости и благодати!» Более же разумные и могущие видеть нечто более глубокое понимали, что здесь (сокрыто было) высочайшее таинство смиренномудрия, и с радостью и изумлением прославляли его. И так почти все сбежались туда, ожидая окончания дела. Достигнув цели своего притворства, великий выходит наконец из грязи, представляя страшное и преестественное чудо видящим и слышащим. Ибо он не только не получил от соприкосновения с грязью и гнилью чего-нибудь зловонного и отвратительного, но даже мокрота и грязь нисколько не коснулись его, и казалось, будто он встал с какой-нибудь постели или чистой и нежной травы в саду, так был весь чист, даже вретища его не коснулась – о чудо! – влага. Таким образом, намереваясь избежать человеческой славы, он получил обилие ее, во много раз превышавшее прежнюю. Ибо чудо это поразило не только бывших свидетелями его, но привлекло к нему решительно весь тот народ в полном его составе, а не как раньше, когда к нему приходили по два или по три. И вот некоторые из них со страхом и неизреченной радостью припали к его ногам, целуя стопы его и попираемую им землю и как чем-нибудь священным посыпая себе ею головы и лица. Потом, соединяя просьбы со слезами, они стали просить его, чтобы он ослабил уже напряженную борьбу с собою, говоря, что и Всевышний, как можно видеть из этого чуда, наверно соглашается с их словами и желает, чтобы он оставил уже великие труды свои. Так они говорили, но великому решительно невыносимы были (эти слова), не нравились ему и эти богоприличные почести, не соответствовавшие христоподражательной бедности его и смирению, которым он всецело был исполнен и которым, казалось, дышал, не считая возможным жить без него, и скорее, быть может, решился бы умереть за него несколько раз, как за саму славу Христову, если бы кто-нибудь решился отторгнуть его от него насильно. Поэтому он тотчас решается бежать и, тщательно скрыв от всех свой уход, устремляется на божественный Сион, согласно древним предсказаниям.