Ярина Тютчева - Двенадцать гиперборейских дев

А ситуация… она есть, между прочим, очень эфемерная штука. Только что вот ее, этой ситуации, не было – а в следующий миг она стала – а в следующий потом еще миг ее снова нет. И это небытие право тем, что в следующий момент на ее месте и на ее времени складывается какая-то новая…

Итак, древний мастер мог создавать концентрацией воображения и воли ПРОИЗВЕДЕНИЯ ИСКУССТВА. Как, впрочем, и всяческие различные сооружения и орудия для практических применений.

У древних, кажется, даже и никакой разницы-то не наблюдалось особой меж этим и другим. Вот хочет, например, мастер плотник из древних изготовить для друзей своих стол для трапезы – а получается у него аж… прямо ПРЕСТОЛ какой-то!..

Все вышесказанное надо понимать не в смысле, конечно же, что мастер вообще рук не прикладывал к создаваемым им творениям. Рукоприкладство имело место, конечно, но – как завершающий штрих.

Это сохранилось в русских былинах. Один раз ударит молоточком кузнец – и готов щит воинский! Трижды ударит – вот и шлем богатырский! Семижды прикоснется молот железный к наковаленке – вот уже и меч-кладенец!

Ох, надо сказать, и мечи тогда были! Их очень и очень редко пускали в ход. Потому что слава таких мечей… перечеркивала вероятность войн! Какому дураку охота подставлять голову под НЕОТВРАТИМОЕ лезвие? Так что величайшие шедевры покоились, в основном, в ножнах. Вкуса человеческой крови тысячелетиями не ведали.

Тем более – братьев меньших. Тогда человеческому виду незачем было воевать с кем-либо еще. Ибо ведь он братьев меньших тогда не ел. Соответственно – и они не трогали. Ну, разве какой-то бешеный…

Но были, впрочем, создания и времен гораздо более древних, чем те, в которые на землю явились альвы. Они подстерегали что в океанских глубинах, что на малых пространствах суши (уберегшись от потопа), что даже в воздухе. Те беспощадные создания не были, собственно говоря, злобными. Они просто хотели есть, и они были сильны, предприимчивы. Бесстрашны в том тупом смысле, на какой может сподобить голод.

Однако это были не совсем звери в современном понимании сего слова. Самые опасные представители нынешний фауны земли – котята по сравнению с обитателями Планеты, доставшейся альвам в наследство от великих лемуров.

Итак, мастер из древних обыкновенно спрашивал сначала стихии. Как вот ОНИ хотят, чтобы что-то выглядело. Скажем, он заходит в пещеру. Кланяется, говорит: Дозволь, матушка-пещера, мне тут вселиться. Нам будет всем хорошо – будет и мне, и ближним, где голову преклонить, и ты украшена будешь необычайно, тебе понравится! Затем он чует ответ. Готов его дух пещеры приветить или же не согласен. Ведь иногда пустота и сама желает пребывать в пустоте. Это как в песне барда Юрия Цендровского:

Так вот, независимо, понравился мастер пещере или же нет, а могут из глубин ее выйти против него твари всякие, аж с лемурийских времен оставшиеся. Тут и начинался вооруженный спор. Час примененья мечей-шедевров. Конечно, если такой оказывался у мастера. У тварей-то когти, жало, клыки да всяческое такое прочее постоянно при них, ясно дело.

Сегодня хроники на тему отстаивания своей пещеры как байки воспринимаются. А напрасно. Ведь и по сие время же ни один поэт не напишет стих, ни один художник не нанесет и мазка на холст, не отразивши сопротивление лемурийских чудищ. Просто современникам нашим легче: пещерные чудовища действуют сейчас в основном в мирах внутренних поэта или художника, философа или богослова. Тогда как во внешнем сие аукаются только какими-то напрягающими, что называется, ситуациями.

Во времена же древних и во внешнем пространстве выползало из нор такое, что… только держись! Подобно тому, как черви морские точат шпангоуты корабля, совершающего кругосветное плавание, так и круговселенские капитаны – наши прямые предки – вступали в ощутимые вполне споры против населявших тогда планету чудовищ.

Итак, переступив через трупы зловещих тварей, мастер вступал в пещеру – в сакральное бытие души, в чертоги, что подобны чреву рожающему. Конечно, если ему везло – если сами те твари ненасытные не превращали древнего поэта во труп и не обгладывали затем сей труп до костей. И череп доисторического Вергилия становился тогда импозантным украшением гиперборейской дикой расселины.

Однако если везло и удавалось перебороть разнообразных чудовищ – художник приступал к творчеству. И творчество гиперборейского мастера было всегда в согласии с прототворениями стихий.