А с кивером, – тут начинается и заканчивается вторая часть истории, – получилось ещё проще: тот выплыл, разумеется, в Неву и добрался до Лисьего Носа, где рыбачивший рядом мальчик-чухонец выловил его палкой и, надев на голову, пошёл похвастаться находкой отцу. Тот дал сыну затрещину, отобрал кивер и, перевернув его, сел чистить в него прошлогоднюю скользкую картошку.
Печник
Владимира Ильича в Горках уважали все: старики звали на ходку, дети бегали за ним гурьбой, а не знал Владимира Ильича только печник, хотя, помнил, что сорок лет назад здесь жил один кудрявый мальчик, зимой катался в валенках по ледяным спускам, и печник его гонял за мелкое хулиганство. То своего младшего брата начнёт пугать, то жандармы в столовой жалуются на мелкого шалопая, будто кидался в них хлебными шариками размером в чернильницу. Более того, когда в те давние времена печнику рассказывали про кудрявого мальчика, он усмехался, хотел было рассказать тоже про свою молодую курчавую шевелюру, даже, было, и шапку снимал, но стеснялся лысины и сажал шапку на место. (Мальчик тот, кстати, был совсем не Владимир Ильич, а Владимир Иванович, но это совсем неинтересно).
Так вот, дело было летом, когда печка особо не нужна. Разве что, сжёг чего-нибудь неприятное и вдруг нехорошо запахло. Так оно и случилось, когда в печку случайно попало капроновое женское бельё. Проветрил Владимир Ильич гостиную и спросил у одной своей горничной, Натальи Васильевны, тронув ту за мягкое место, мол, где печник живёт, а то всех знаю, гурьбой следом на ходку бегают, а того ни разу на ходке не видел. Наталья Васильевна только плечами пожала. Задумалась, потом почему-то засмеялась молодым девичьим смехом и предложила обратиться с этим вопросом к другой горничной, пятидесятилетней Александре Леопольдовне. Вторая и отправила Владимира Ильича по заливному лугу напрямик. Она была женщина опытная и бойкая, а поэтому знала, куда можно отправить мужчину.
Идёт Владимир Ильич по полю, отвлёкся от своих мыслей и понял, что поле какое-то странное: грядка лука какая-то, ещё что-то непонятное вылезает из земли: репа-не репа, но в Швейцарии такого он не видел. Какая-то бурая дрянь, которая, кажется, возьмёт и зашевелится. Потом толи вешки попались, толи заготовки для пугал, бельё на верёвках висит на уровне лица и дрова ещё не порубленные, на которых мужик сидит, смолит табачок и смотрит довольно знакомым лицом. Настолько знакомым, что Владимир Ильич почему-то вспомнил, как он сегодня брился перед зеркалом. Удивительное сходство, подумал он, только разницей в тридцать лет.
«Куда прёшь?», – начал разговор мужик. Владимир Ильич вежливо извинился и решил было идти другой дорогой, но вслед услышал такую отборную брань, что опять же из вежливости не выдержал, обернулся и произнёс:
«Крепко ты ругаться можешь…»
«Звать как, говорю? А то ходит тут всякая шушера, покою нет на природу русскую полюбоваться».
«Владимиром Ильичом», – скромно отвечает.
«Владимир Ильич?», – тут и сел старик в растоптанную грязь, скатившись с брёвен.
Cтарику начали мерещиться военные седоки, которые неподалёку часто ездили, но на них старик боялся поднимать голос. А не то, те, не ровен час, тоже спросят тебя:
«Ты кто такой?», тут и свесишь руки:
«Вот он я…».
«Ты с брёвен не падай», – продолжил уже по-хамски Владимир Ильич, почуяв моральную силу. – «Скажи, лучше, старый дурак, где здесь живёт печник?»
А у старика и голос пропал. И ему опять примерещились военные седоки. Поедешь, думает, в сад, подворье, белый дом, там тебя в этом белом доме и прикончат за оскорбление личности. Испугался он очень и начал врать:
«А, так Вам моего младшего брата? Так он на ярмарку уехал. А Вам срочно?»
«Срочно», – пробурчал недовольный Владимир Ильич.
И тут старика опять осенило. (С дураками это случается):
«Вы, вижу, человек умный и к работе охоч, а дело там нехитрое. Я вам его инструмент дам и свою фуфайку. И более того: полагаю, что неприлично Вам показываться в таком виде перед прислугой, так я Вам скажу, что измажь ваше лицо ваксой – родная мать не отличит Вас от моего брата, до того Вы с ним похожи!» – и откуда-то из-за спины уже достаёт жестяное ведро с кельмой и шпателем.
Владимира Ильича, естественно, передёрнуло от такого предложения, но он вовремя призадумался. Шутки и розыгрыши он любил, вспомнил запах вонючего капрона в белом доме, да и в конце концов: что такое печь? Он на них в Сибири насмотрелся до тошноты. Глупость с двумя заслонками и только. Если уж государства разбираются до основанья и затем, а тут – печь.
Читать дальше