Джон Барт - Химера

Более настораживающ урок Беллерофона, героя заключительной повести "Химеры". Как и козлик Джайлс, Беллерофон стремится быть легендарным героем; только этому он и учится. Достигнув средних лет, Персей исследует собственную историю и карьеры других легендарных героев с целью разобраться, что привело его к нынешнему состоянию, чтобы двинуться дальше. Юный Беллерофон, с другой стороны, ориентирован на то, что, тщательно следуя ритуальной схеме легендарно-мифологического героизма – получив все пятерки и вооружившись четырьмя рекомендательными письмами, – он станет самым настоящим легендарным героем, таким, как его кузен Персей. Узнает же он – и это весьма дорогостоящий урок, – что, в совершенстве подражая схеме легендарного героизма, становишься совершенным подражанием легендарному герою, а это отнюдь не то же самое, что быть Золотым Истребителем Персеем. Отсюда и название повести – "Беллерофониада" [8] [8] Фони (англ. phony) – поддельный, фальшивый, липовый. . Нечто подобное может случиться и с писателем, слишком зацикленным на своих знаменитых предшественниках; так, потерявший ориентировку навигатор путает звезды, по которым прокладывает путь, со своим предназначением.

И однако же он, мой Беллерофон, не до конца подделен: для этого он слишком честен, слишком ревностно предан своей профессии, сколь бы ограниченной ни была его одаренность. Более того, он в самом деле убил Химеру, это вымышленное чудовище или чудовищный вымысел, – в той мере, в какой она исходно существовала. Бессмертие Беллерофона существенно более ограниченного толка: он стал не историей собственных подвигов – как Персей среди прочих звезд, – а текстом истории "Беллерофониада". Пегас, крылатый конь вдохновения, на котором летал Беллерофон, взят на небеса (на самом деле он – одно из созвездий в группе Персея); его всадник сброшен на пороге их врат, он долго-долго падает (достаточно долго, чтобы успеть рассказать свою длинную историю) и в самый последний момент превращается в страницы, предложения, буквы книги "Химера". Превратиться в звуки собственного голоса – риск, которому обречены профессиональные рассказчики и еще более, мнится мне, профессиональные лекторы.

Что весьма уместно возвращает нас к настоящему – как раз в конце отведенного мне часа. Все эти перепрослеживания, повторы, пересказы и переигровки вели бы просто на попятную, если бы не приводили к переориентации, от которой может отправляться новое произведение. Но это, как говорит Шахразада, другая история – на другую ночь.

Желаю вам удачи в вашей собственной ориентации. Восток вон там.

Роман «ПИСМЕНА», на который я выше намекаю, был опубликован вскоре после этой ориентировочной лекции; центром его служит огромный (и гипотетический) третьеразрядный, по американским меркам, университет штата в Маршихоупе, возведенный для моих целей на недавно освоенном солончаковом болоте в моем родном округе Дорчестер, штат Мэриленд. Год на дворе стоит 1969-й, пора расцвета империализма и гигантизма в американских академических сферах. Архитектурный символ Маршихоупа – и предполагаемый маяк для всего мира – Башня Истины уже накануне своего освящения выказывает признаки погружения в местную топь, из которой выросла, – как Башня Хэнкока в Бэк-Бее, Бостон.

Как Р. Д. Лэнг рационально объясняет, что шизофрения, по крайней мере в некоторых случаях, является здравым откликом на ненормальное, но неизбежное стечение обстоятельств, так и настораживающий пример университета в Маршихоупе подсказывает, что – в некоторых, по крайней мере, случаях – вина в дезориентации может лежать не только на нас самих, Горацио, но и на наших альма-матерях (и отцах). Дезориентированным студентам (и читателям, увязшим в "ПИСМЕНАХ") скажу: всенепременно делайте поправку на эту возможность – но не спешите с подобным выводом, поскольку он, скорее всего, ошибочен.

Мой небольшой романчик "Отпускное: одна романтическая история" (1982) развивает сценарий Лэнга еще дальше. Тодд Эндрюс в "Плавучей опере" (и опять в "ПИСМЕНАХ") фраза за фразой гадает, не откажет ли его сердце между подлежащим и сказуемым; в "Отпускном", действие которого разворачивается в 1980 году в Чесапикском заливе, подспудно постоянно маячит вопрос: не наступит ли конец света раньше, чем конец романа?

Конкретнее, вопрос состоит в том, можно ли брать на себя ответственность и посылать детей в эту дезориентированную пороховую бочку, на которой мы все обитаем. Предполагаемые родители в "Отпускном" в буквальном смысле слова навигаторы – отличной крейсерской яхты (она – достойный молодой ученый, сейчас в творческом отпуске; он – славный средних лет бывший чиновник ЦРУ, ныне на перепутье своей карьера). Они ориентируются; курс, который ими проложен, точен, если и не всегда прямолинеен. К тому же годы супружества и больших и малых испытаний счастливо не поколебали их любви друг к другу. В каком-либо ориентированном мире их путь к причалу – и потомство – были бы обеспечены. Однако в штормовых и опасных водах, сквозь которые они, как и все остальные из нас, с необходимостью держат свой путь, никакая сноровка и навык в навигации, никакие мореходные качества судна не гарантируют, что пункт назначения еще будет на месте в Ориентировочное Время Нашего Прибытия.