Дмитрий Бавильский - Последняя любовь Гагарина. Сделано в сСсср

Из узких окошек-бойниц церкви Всех Святых сочится густой сироп света, притягивает внимание. Разумеется, Олег решает зайти. Давно тут не был. С того самого дня, как.

Внутри пусто и холодно. Холоднее, чем на улице. Странно, но улицу согревает медленный ветер. И люди. И движение – машин, деревьев, облаков. А тут, внутри, воздух стоит ледяным столбом, и кажется, что холод щекочет ноздри и обжигает лёгкие.

Мерцают свечи, лики святых полускрыты в темноте, никого нет, Олег стоит возле дверного косяка, словно боится войти. Словно грехи в рай не пускают.

На дне кармана начинает вибрировать телефон. Звонка нет, Гагарин отключает его на ночь. Чтобы не отвлекаться от одиночества. Сначала он вздрагивает, представляя, что звонок разбудит святых и нарушит вечный покой, но вспоминает, что «режим беззвучный», и успокаивается. Шарит рукой в теплом кармане. Телефон продолжает вибрировать.

Номер абонента не определяется, что странно. Мгновенное колебание (нажимать или не нажимать, какая, к чёрту, разница), но становится интересно. Подносит трубку к уху.

– Гагарин слушает.

В трубке сухое шуршание-покашливание, в трубке целый космос, пытающийся ядом пролиться внутрь уха. В трубке ветер, сваливающий с ног, такой, что шатает. Гагарин опирается на холодную дверь, слушает. Тишина.

– Алло? – но там молчат. И можно нажимать «отбой».

– Ты всё делаешь правильно, – незнакомый голос, тихий и далёкий. Незнакомый, но отзывающийся непроявленными воспоминаниями. Уже слышал. Но когда, где? Значит, звонят явно ему. Но кто?

– Что имеется в виду? – Олег старается говорить уверенно, но удивляется дрожи своего голоса. Во рту пересохло от длительного молчания и пребывания в тишине.

– Ты знаешь, что имеется в виду. Но делаешь всё правильно. Даже странно. Поражаюсь твоей звериной интуиции, приятель.

– Да кто ж ты?

– Не имеет значения. Какая разница, какая разница, приятель?

– Откуда ж ты тогда знаешь, правильно или нет?

– Знаю, приятель, и ты скоро узнаешь. Совсем недолго осталось. Совсем недолго.

– Что имеется в виду? – Олег не знает, что говорить, ему трудно говорить, трудно шевелить озябшими губами, голова застыла в холоде, в голове застыли неповоротливые слова, мысли, точно кровь перестаёт циркулировать, покрывается льдом. Вот он и повторяется.

– Подожди немного, отдохнёшь и ты. Ты же хотел отдохнуть? Вот и отдохнёшь. Имеешь полное право на вечный покой.

– Спасибо, конечно, но почему? Почему я?

Ему не отвечают, но перед глазами вдруг встают стены первого реанимационного отделения, с которым связаны годы ежедневной практики. Олег не понимает, хорошо это или плохо – заслужить расположение неизвестных сил, однако же на дно желудка скатывается теплый меховой шар покоя. Словно кошка свернулась внутри его тела калачиком и замурлыкала.

Гагарин стоит, прижимая к уху трубку, из которой ничего более не доносится. Даже шуршания или скрипа прирученного пространства. А он всё равно стоит и прижимает трубку к уху, вдавливает её в себя, словно пытаясь услышать ещё хоть слово.

Когда он выходит, на улице уже светло и птички поют. И лица людей разглядеть можно. Красивые они, оказывается, утренние лица. Просветлённые. Даже если в магазин или бегом к маршрутке.

Так встал бы, как на площади, и громким голосом объявил вольную. Мол, все приглашаются на самый сладкий и тишайший из островов Тихого океана. Мол, танцуют все. И дамы приглашают кавалеров.

А потом Гагарин свалился с высокой температурой. Заболел. «Воспаление хитрости», если верить диагнозу, поставленному Даной. Доходился без шапки! Доволновался, бесконтрольно растрачивая энергию! Вот и подкосило.

Так что все сборы, да и сам переезд честной компании на остров Цереру прошёл без его непосредственного контроля и участия. Гагарин плавал по розовым и алым коридорам, время от времени заплывая в тёмные комнаты и тёмно-красные углы, а народ оформлял документы, паковал вещи и пил зеленый чай в ожидании полёта, ждал, пока подготовят чартер, очистят взлётную полосу, попросят пристегнуть страховочные ремни.

Между прочим, никто не попросил – частный рейс, своя рука владыка. Олег утопал в походной перине, в ажурных оборках, нещадно потея, загруженный таблетками и заботой участливых близких.

Особенно старалась соседка по холостяцкому подъезду, бабушка Маню. Она до последнего момента не верила в реальность происходящего. В возможность поездки. В выздоровление внука.