Дмитрий Бавильский - Несовременные записки. Том 3

В этом очерке я сделал всё для себя возможное, чтобы имеющимися бедными средствами обрисовать ситуацию, о которой лучше и убедительнее говорили во времена второго иерусалимского Храма. Мы отвыкли пользоваться языком «Апокалипсиса», и если Рейган называл Советский Союз «империей зла», все, в том числе и он сам, воспринимают это как чистейший поэтический троп, ибо действительно, невозможно же себе представить, что где-то в Кремле сидит, застряв в ледяном колодце, косматый Дит и тремя своими пастями перемалывает Брежнева, Косыгина и Подгорного или наш нынешний дуумвират, а третьим ртом изрыгает проклятия Богу и «свободному миру».

«Империя зла» — это милая шутка, а политика остаётся политикой. Между тем, сила подобных метафор не только в потребности практического политика найти убедительное клише. Ведь душа знает больше, чем подсказывает ей разум. Я глубоко убеждён, что для того, чтобы опознать современную ситуацию в её существе и выжить в ней, научного метода и здравого смысла человечеству уже недостаточно. Не зря же электрон, пойманный прибором экспериментатора, совершает вожделенный марксистами прыжок из царства необходимости в царство свободы, предлагая одураченному ловцу разобраться, что в нём, как в лисице-кицунэ, от бренной плоти, а что от призрака? Глядя в сканирующий микроскоп, мы видим если не дно феноменального мира, то, во всяком случае, его природные области, мир, долженствующий быть простым, как голые земли и небо первого дня творения. Казалось бы, чем может удивить нас бесхитростный Илем изначальных веществ и взаимодействий? Тем не менее, он удивляет на каждом шагу.

Мир, похожий строением на матрёшку, в котором из большего вынимается меньшее, но подобное, будучи разъятым до элементарных частиц, расползается по швам.

Простейшее по организации, нижайшее в иерархии Чинов, самое бедное свойствами, самое малое по размерам вдруг является в двух взаимоисключающих ипостасях. Вещь в макромире немыслимая!

Не такая уж немыслимая, если воспользоваться языком Святого Писания не в специальных поэтических целях, а для всеобъемлющего осмысления бытия, чему он, собственно, и призван служить.

Я не сравниваю природу волн и природу корпускулы, сочетавшиеся в целое электрона, с природой телесной и природой мистической, сочетавшимися в целое человека.

Человек и электрон столь разномасштабны, а непроходимый рубеж правил существования, пролегающий между вещами низин и высот Космоса, столь реален — хотя на любой ступени сложности субстанция остаётся сама собой, даже если в ипостаси человека она с изумлением озирает свое инобытие в кванте и узнаёт не себя, но обитателя Зазеркалья, — что прямые сопоставления здесь действительно кажутся неуместными.

Важнее другое.

Страшно представить, какая бездна неведения таится под нашими знаниями о мире, если лишь с высот жизни и утончённой ментальности, переосмысливая весь накопленный макромиром опыт существования, повзрослевший универсум способен различить творящееся на уровне его простейших структур! — и какой же высоты потребуется храм, чтобы из-под его купола различить происходящее в человеке и с человеком на земле, которую он Божьей волей возделывает и обживает!

По критерию правил существования мы делим природу на макро- и микромиры.

Микромир — это объёмы реальных частиц и вакуума, где само бытие проблематично, где возможны нарушения причинности и откуда лазутчиками выходят частицы-призраки, наслаждающиеся существованием такой исчезающе малый миг, что определённо даже трудно сказать, имело ли это существование место.

Всё, соизмеримое с масштабами человека, мы относим к макромиру, придерживающемуся единых необходимых законов. Но это восприятие мира механиком.

Низины макромира и верхи микромира ближе друг к другу, нежели камень и рыба, потому что реализовали лишь первую потенцию естества — обрели существование косной материи.

В своё время я с изумлением прочёл «Феномен человека» отца Тейара. С изумлением, во-первых, потому, что непонятно, зачем советскому человеку эта иезуитская казуистика, а во-вторых, потому, что буквально за год до этого сам построил схему взаимоотношений Природы и Бога, которую я тут привожу и на принципиальном тождестве с концепцией Тейара де Шардена настаиваю, благоговейно склоняясь перед глубиной и мощью последней.