Борис Кригер - Маськин зимой

Но главным чарующим свойством Птички-Синички было то, что она оказалась удивительной балериной. Как только начинала звучать музыка, она сначала замирала, а затем пускалась в каскад балетных па, и, выражая движением то взволнованность, то холодность, то завороженность, дарила зрителям незабываемое эстетическое наслаждение, которое редко можно получить, даже будучи завсегдатаями настоящих театров с большими колоннами, буфетами и гардеробами. Многие изволят полагать, что театр начинается с вешалки. Я же утверждаю, что театр начинается – а подчас и заканчивается – буфетом. Многие театроманы нынче более всего в спектакле ценят антракт, и недалёк тот день, когда под неизбежным давлением театральных масс, кроме антракта, в театрах более ничего стоящего не будет. Зашёл в буфет – и порядок. Приложился, так сказать, сполна к чаше театрального искусства, и, осушив её, закусил лимоном, ах, да если бы лимоном… а то и просто рукавом вечернего платья элегантной спутницы.

Птичка-Синичка не просто танцевала, как многие другие балерины, что заученно подёргивают конечностями, иногда в такт, а иногда и не очень. Вовсе нет! Она жила в танце и, импровизируя свою собственную хореографию, дарила созерцающим её искусство неповторимое чувство присутствия рядом с чем-то искренним и уникальным, добрым и спонтанным, правдивым и дорогим.

Семья Барачкиных построила для Птички-Синички отдельный театр. В нём было три колонны, небольшой буфет с самообслуживанием и вешалка. Однако едва на сцене появлялась Птичка-Синичка, все зрители замолкали, позабыв о бутербродах. Вот какова бывает сила искусства! Порой потребность в глазении преобладает перед потребностью в жевании, и именно в этот час своим изысканным глазоблудием человек превращается из жвачного существа в существо возвышенное.

Конечно, такой талант невозможно было удерживать взаперти, и вскоре Барачкины повезли Птичку-Синичку на гастроли. К её миниатюрным танцующим пуантам в восторге пали Лондон и Париж, Одесса и Армавир.

Дальше – больше. Птичка-Синичка стала танцевать среди звёзд, туманностей и галактик.

Но всему есть предел. Как только Птичка-Синичка вырастет, она собирается стать адвокатом, потому что это ведь так правильно и естественно, когда балетный талант применяется в суде, для защиты разгулявшихся подонков, пропившихся мужей и неверных жён…

– Моя жена – неверная!

– Что, она вам изменяет?

– Нет, я просто выбрал себе в жёны неправильную женщину…

Смотрите, не выбирайте себе неверную судьбу, потому что если с неверной женой можно, на худой конец, развестись, то судьба может оказаться гораздо привязчивее…

Если балетно-адвокатская судьба Птички-Синички всё-таки по большей части была головной болью семейства Барачкиных, то Кашаткино будущее волновало Маськина чрезвычайно, ибо он считал себя ответственным за неё непосредственно.

Вечные вопросы воспитания девочек… Чему их учить, а чему нет? Баловать или не баловать? Хвалить их внешность или не хвалить? Воспитывать в духе скромности или в духе настырности, более соответствующем реальности? Прививать романтику или открывать глаза на грязную правду жизни? Покупать игрушечных принцев или плюшевых мишек? Давать затягиваться вашими длинными томными дамскими сигаретами и потчевать винцом или с выражением лица эсесовца шарить в их сумочках в поисках контрацептивного компромата? А может быть, наоборот, подкладывать им в эти самые сумочки надёжное средство для безопасной любви? Пугать жадными до разврата мужчинами или готовить к полноценным отношениям между полами? Ориентировать на счастливый ранний брак или убивать в самом зачатке веру в возможность безмятежной семейной жизни в обозримом будущем? Готовить становиться матерью или юристом? Водить в Большой или в анатомический театр? Закалять нервы или изнеживать чувства? Давать читать Толстого или Камасутру?

В наше время смешались все возможные течения и убеждения. Можно встретить любой подход – от строгой чадры до тошнотворной наготы. И ничто не считается совершенно верным или абсолютно неверным. Если раньше общество ожидало, что родители будут придерживаться определённых рамок в воспитании своих отпрысков, то теперь обществу наплевать, или, по крайней мере, оно делает такой вид, и ему трудно не поверить, потому что наплевательство выходит особенно убедительным. Совершенно сбитые с толку родители, буквально помешавшись на этой своей свободе выбора, выдают такие уродливые формы идиотической заботы или приблатыканного равнодушия, что впору воскресать Бальзаку и заново переписывать свою «Человеческую комедию», переименовав её в «Нечеловеческую трагедию».