Лион Измайлов - Засланцы

Он внимательно выслушал все мои симптомы, дал принять два зёрнышка, как сейчас помню, арсениума, и слабость на другой день исчезла.

А нервотрёпка и депрессия остались. Это было наваждение. Я утром просыпался, а в глазах – она. Я всё время видел её и думал о ней. Ни о чём больше. В уме шёл непрерывный диалог с ней.

Странно, я не переживал из-за того, что у неё был другой. Я переживал из-за того, что я её не вижу. Этот наркотик не оставлял меня в покое. Мой друг, врач, сказал, что это как наркотик. Сколько употреблял, столько и будешь от него отходить. Оказался прав. Я ровно год приходил в себя.

Настоящее физическое страдание оттого, что её нет рядом.

Я понимал, что если я ей позвоню, то мы, скорее всего, встретимся. И что? О чём говорить? Упрекать? Ругаться? То есть я, конечно, мог многое ей сказать. Но ей-то это уже было не нужно.

Я знаю, у женщин это не как у мужчин. Если женщина полюбила другого, она перевернула страницу своей жизни, а на следующей странице меня уже нет.

Мучительно было думать о ней. С утра до вечера ни минуты отдыха. И что-то во всём этом было от того экстрасенса. Я чувствовал. Никогда раньше такого не случалось. Был же я и раньше влюблён, но так, чтобы ежесекундно она стояла перед глазами… А кроме того, я начал болеть. То одно, то другое, болезнь переходила с одного органа на другой. А это верный признак сглаза, наведения порчи.

Ещё одну глупость я сделал. После того как она сказала про своего парня, надо было расстаться и не видеть её. Но это было выше моих сил. Я ещё несколько раз виделся с нею, и она рассказывала мне про него.

Видно, и ей не хотелось так резко со мной расставаться. И ещё она почему-то боялась, что я начну встречаться с какой-нибудь из её подруг. Вот такой эгоизм. Ни себе ни людям.

А у меня не было сил отказаться от встреч с ней. Я не рыдал, не хныкал, не рвал на себе волосы, тупо молчал. Один раз только сказал: «Ты не представляешь, как мне плохо».

Спать я с ней не хотел. Никаких желаний, кроме желания видеть её.

Надо было как-то избавляться от этого плена.

Я достал себе путёвку в Карловы Вары. Тогда их ещё надо было доставать.

В санатории «Империал» я оказался в одной огромной комнате с Николаем Павловичем, архитектором. Замечательный старик. Потом уже он мне рассказал, что первые десять дней я с ним не разговаривал вообще. Неудивительно. Я плохо соображал. Не понимал, что со мной происходит.

Беда не приходит одна. У меня после разрыва с Галкой всё посыпалось. Как будто кто-то отменил моё везение.

Закрылись две мои передачи. Концерты случались редко. То было начало девяностых, когда всё рухнуло. Позакрывались филармонии. Взамен государственных концертных организаций по чёрному налу резвились ушлые администраторы от кооперативов. Процветало сплошное кидалово, извините за сленг. Бандиты были второй властью. И надо было обязательно иметь «крышу», иначе прибьют и деньги отнимут.

Я ничем не успел обзавестись. То есть остался у разбитого корыта. Надо было всё начинать сначала.

Кое-какие сбережения были, вот я и взял передышку.

В Карловых Варах на десятый день пребывания я понял, что живу в комнате не один.

Со мной жил этот «могучий старик», так по Ильфу и Петрову я называл Николая Павловича.

Мы сильно подружились. Он к тому времени тоже потерял своих близких и чувствовал себя одиноко.

«Вот и встретились два одиночества…» – пел я ему.

Жизнь у Николая Павловича была интересная. Как-то он мне рассказал, что дружил с поэтом Кайсыном Кулиевым. В другой раз он вдруг рассказал мне, что был знаком с Солженицыным. Тут уж я засомневался.

– Что вы, – говорил он мне, – когда мы вместе ходили встречать Новый год в «Современник»…

А я читал где-то, что Солженицын однажды праздновал Новый год именно в театре «Современник».

– Так, так, так, – подзадоривал я его недоверчиво, – и что там было, в «Современнике»?

– Солженицын пришёл в потрясающей дублёнке. Мы все обзавидовались.

Если бы он мне рассказал о чём-то другом, я бы не поверил. Но про дублёнку… такого нельзя было выдумать.

– А кто ещё был в вашей жизни? – не унимался я.

– А ещё я лично знал Корбюзье.

Я даже расхохотался.

– Гигант мысли, отец русской демократии.

– Не удивляйтесь, Корбюзье приезжал в Советский Союз и посетил наши архитектурные мастерские. А мы, молодые архитекторы, проектировали тогда города солнца. Он посмотрел на наши проекты и сказал: «Вы нас обогнали».

– Обогнали, – опять стал ёрничать я, – где же это всё, в чём мы обогнали?