Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Вы даже не можете себе представить, как трудно на свете человеку, который так часто прав. Не знаю, жив ли Ушаков или нет, но живи он сейчас, он был бы моим самым лютым ненавистником. Люди настолько завидуют моим разносторонним знаниям, что отказываются со мной общаться. Боятся, как бы я их не разбил в пух и прах, не разгромил, не уничтожил.

Иногда мне становится даже совестно, что я так часто прав и что мне то и дело приходится оспаривать энциклопедистов и всякого рода других — простите за выражение — «экспертов». Я делаю вид, будто соглашаюсь со словарем и признаю, что ошибался. Но делаю я это только для виду, из миролюбия. Нельзя же, в конце концов, быть непогрешимым, никого этим не задевая и никому не наступая на ногу.

Скажу что-нибудь, и мой собеседник сразу же кидается к словарю. Найдет нужное слово в словаре и ехидно воскликнет: «Вот видите! Так, как я говорил!»

Это не только некрасиво, но и бестактно. Представим себе, что я ошибся (хотя я сам очень сильно в этом сомневаюсь) и представим себе, что словарь и мой спорщик правы (в чем я еще больше сомневаюсь) — так что из этого? Всякому человеку свойственно иногда ошибаться. Нельзя злорадствовать по поводу какой-нибудь незначительной ошибки. Производит отталкивающее впечатление.

Намедни между мной и неким господином, мнящим себя большим филологом, произошел спор. По поводу какого-то слова очень хорошего и очень выразительного.

Мой спорщик утверждал, что такого слове нет, я же говорил ему, что есть. Решили справиться в словаре Ушакова. Оказалось, что слова этого в словаре Ушакова не было. Я никогда не считал словарь Ушакова хорошим; мы заглянули в словарь Даля, но там этого слова тоже не оказалось. Удивительно! Я всегда ставил словарь Даля выше словаря Ушакова. А оказывается, что я ошибался. Видите, я всегда признаю свои ошибки.

Не так давно я был бейбиситером. У четы, с которой меня связывали узы тесной дружбы. Узы тесной дружбы отличаются тем, что из них нельзя выпутаться. Случилось так, что моему приятелю с женой пришлось срочно куда-то пойти. По какому-то очень важному делу, от которого зависела вся его будущая карьера. Никак не смогли получить бейбиситера на тот вечер, чуть ли не весь день провели у телефона, вызывали родственников и знакомых и даже незнакомых родственников знакомых, но везде получали отказ. Вся надежда была на меня. «Выручай, дружище, век не забудем».

Бейбиситероствовать предстояло с семилетней девочкой.

Знакомство мое с Анной было чисто шапочное. В переносном смысле слова, конечно, так как мы с Анной шапок не носили. Формальное знакомство. Я, вообще, стараюсь держаться подальше от особ женского пола моложе совершеннолетнего возраста. Очень их боюсь.

Отказать друзьям было неудобно. Я согласился.

— Не беспокойся, — сказала мне мать Анны. — Прекрасная девочка. Послушнее ее нет на свете. Приходи к нам в семь часов вечера, в восемь уложи ее в кроватку и она сразу же заснет. До нашего прихода можешь делать, что угодно, — смотреть телевидение, читать, писать. Если проголодаешься, найдешь в холодильнике ветчину, сыр, ростбиф.

Звучало заманчиво. Хотя я человек чувствительный и интуитивный, никаких роковых предчувствий у меня не было, когда я пришел к Анне и ее родителям.

Анна встретила меня приветливо. С той злорадной и жестокой любезностью, с которой дети всегда встречают свои жертвы.

— Аннушка сама переоденется, сама вычистит зубки, сама умоется, — сказала мать. — В этом отношении она у меня молодец. Почти как взрослый человек. Куда надежнее, чем муж. Он в последнее время…

Я быстро прервал ее. Недостатки моего приятеля со слов его жены мне давно уже были известны.

— Вот на этой полке, — сказала мать, — коробка конфет. Аннушка уже наелась сладостей. Не подпускайте ее к этой полке. Аннушка, — сказала мать, обращаясь к дочке, — не лезь за конфетами. Еще, не дай Бог, упадешь, поранишь себя, дядя Миша будет плакать.

В моем мозгу зашевелилось подозрение, что Аннушке никого так не захотелось бы увидеть в близком будущем, как плачущего дядю Мишу.

Родители ушли. Мы с Анной остались наедине. Окинули друг друга испытующим, настороженным взглядом, заняли стратегические позиции — я в кресле в углу, откуда можно было видеть все, что происходит в комнате, она — посредине комнаты, на почтительном от меня расстоянии. Я сказал бы, судя по тому, что произошло в этот вечер, — на непочтительном почтительном расстоянии от меня.