Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Кто-то крикнул:

— К Совету! К Совету!

Мы все бросились туда.

Мы не знали, что Совет давно уже приготовился к подобной неожиданности. С крыши здания затрещал, заблаговременно поставленный там пулемет. Какая-то баба упала в снег, окровавленная.

Мы разбежались.

С тех пор мы никаких демонстраций не устраивали. «Лакеи и прихвостни капиталистов» перестали требовать от народной власти хлеба. Мы примирились со своей голодной долей.

А крестьяне в то время жили припеваючи. Во всяком случае, они легко могли бы жить припеваючи, если бы умели аккомпанировать себе на рояле. Чуть ли не в каждом крестьянском доме в наших краях стоял рояль.

Вначале крестьяне продавали нам, горожанам, свои продукты за царские рубли. Керенок и советских денег крестьяне решительно не брали. Они не верили в возможность возвращения к власти Временного правительства, или в возможность длительного пребывания у власти большевиков. Но они были уверены, что царь вернется и восстановит в России порядок.

Поэтому царские денежные знаки пользовались у наших мужичков великим почетом.

Когда у нас вывелись царские рубли, крестьяне стали обменивать свои продукты на домашнюю утварь, мебель, одежду, обувь, часы, кольца, браслеты и всякого рода ценные вещи.

Особенно им нравились рояли.

За наш рояль, на котором мать недурно играла, мы получили два пуда муки и полпуда овощей.

Радости нашей не было предела. Подумать только: два пуда муки и полпуда овощей!

А рояль? На кой чёрт в такие времена нужен рояль? Кому от него польза? Кому охота играть на нем разные там полонезы и ноктюрны? Пусть роялем вдоволь наслаждается труженик-пахарь.

Несколько месяцев, пока большевики его не убрали с этого света, мы пользовались также услугами мешочника Семеныча.

За короткое время своего существования братство мешочников сумело внести много нечаянной радости в неприглядную жизнь советских людей.

Мешочники жестоко преследовались. Советская власть не терпит конкуренции со стороны частных людей. Мешочники мешали правительству строить коммунизм на голодных желудках своих подданных.

Мешочников ловили на железнодорожных станциях, в поездах, на шоссейных дорогах. Человек с мешком, где бы он ни появлялся, тотчас же навлекал на себя подозрения.

Мешочников задерживали, избивали, нередко расстреливали. Мука и другие продукты, которые они с собой везли, конфисковались «красными городовыми».

Семеныч был юркий человечек. Пройдоха, вертлявый и недобросовестный. До большевистской революции он был владельцем колониальной лавки в одной из слобод под Новгородом. Во время войны он, как говорили, нажил огромное состояние на спекуляции сахаром, в котором к концу шестнадцатого года стала ощущаться острая нехватка. Он также производил и продавал самогон.

Моя мать ему не доверяла. Она была уверена, что Семеныч нас безжалостно обдирает.

Чаще всего он ездил в Ташкент и другие хлебные города Туркестана. Неизменно по своем возвращении он рассказывал необыкновенные истории о своих приключениях, но никто им не верил.

Семенычу же было безразлично, верили ли ему, или нет. Важно было, чтобы ему заплатили столько, сколько он спрашивал. И ему платили. Ведь он привозил муку и картофель, а без них разве можно прожить?

Но мы прожили.

Вынесли, вытерпели.

Прожили, вынесли, вытерпели и после того, как нашего мешочника Семеныча сдали в расход.

А голодать я все-таки не научился.

Просматривая как-то старые бумаги, нашел открытку с видом Новгорода. Открытку выпущенную до Октябрьской революции. Это видно из того, что название «Новгород» напечатано с хорошим, милым, красивым, старорежимным твердым знаком: Новгородъ.

Открытка издана табачным магазином В. С. Коршунова. В Новгороде было два больших табачных магазина: Коршунова на Петербургской стороне и Семена Гумпелеева на Московской. Мы жили на Дворцовой улице, что на Московской стороне, и покупали табачные изделия у Гумпелеева.

Оба были людьми весьма состоятельными, и после большевистского переворота чека их забрала в качестве капиталистических заложников. Одного из них расстреляли, но я не помню, кого именно. Возможно, что обоих — с чека станет.

Курить скоро начали только махорку. Когда папиросная бумага тоже исчезла с социалистического рынка, люди стали пользоваться «Правдой». Предавали огню, как выражался мой отец, лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»