Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Большевистская революция застигла меня в неурочное время. Родители как раз тогда собирались купить мне костюм, — не мундир, а цивильный костюм. Я уже был в седьмом классе реального училища, а семиклассникам разрешалось носить штатское платье. Новый костюм я получил только два года спустя, по приезде в Ригу.

В феврале восемнадцатого года мои брюки приобрели угрожающий лоск. Я все время старался сидеть легко и нежно, чтобы предотвратить внезапную катастрофу. Только на улице я чувствовал себя в сравнительной безопасности: шинель покрывала все недочеты моего облачения. На улице предчувствие внезапного несчастного случая, сокрытого под фалдами шинели, меня не так жестоко преследовало.

Большинство моих товарищей по школе было так же скверно одето, как и я. Но некоторые франты, тщательно одевавшиеся при старом режиме, все еще отчаянно пытались сохранить свой щегольской вид и после освобождения рабочих и крестьян от ига господ и помещиков. Они носили офицерские галифе и артистически помятые фуражки.

Мне посчастливилось. Катастрофа с моими штанами произошла не в школе, не в гостях, а дома. Срочно был созван семейный совет, и мать решила пожертвовать одной из своих юбок, чтобы из нее сшить мне пару брюк. Пострадавшие от катастрофы брюки мать кое-как починила — «два-три дня продержатся, в школу можешь идти» — и сама, в спешном порядке, приступила к шитью новой пары штанов. Брюки получились мешковатые и, к сожалению, чересчур короткие. В моде тогда были юбки «клош» — не особенно длинные. Штаны доходили до щиколоток. Когда я брюки примерил, у меня ком подступил к горлу.

Мать нашла выход. У отца была лишняя пара сапог с высокими голенищами. В этом наряде — коротких брюках из маминой юбки и отцовских сапогах я ходил в школу четыре месяца. Похож я был на миниатюрного Тараса Бульбу.

В середине восемнадцатого года фортуна обернулась к нам лицом. Большевики арестовали, как заложника, одного из пациентов отца, владельца портняжной мастерской. Поздно ночью его жена принесла нам на хранение некоторые вещи из мастерской, в том числе полдюжину пар брюк.

Целую неделю мы боролись с искушением, затем не выдержали и «временно заняли» два пары брюк — одну для отца, другую для меня.

В этих брюках я и покинул Россию.

Заложника, между прочим, большевики расстреляли.

Послезавтра был одним из немногих часовых дел мастеров в дореволюционном Новгороде. Всего их было, кажется, около пяти-шести. Звали его Сергей Никифорович Пономарев, но всему городу он был известен под кличкой — «Послезавтра».

Когда кто-нибудь приносил Сергею Никифоровичу часы для ремонта, он несколько секунд держал их на ладони правой руки, как бы стараясь определить их вес, потом снимал крышку, вставлял в глаз лупу и принимался изучать механизм.

Время от времени он переводил взгляд на посетителя, многозначительно крякал и снова возвращался к изучению механизма часов.

Посетитель жадными глазами впивался в мастера, стараясь определить по выражению его лица, в какой степени неисправности находятся его часы и во сколько ему обойдется починка.

Закончив изучение часов, Сергей Никифорович вынимал лупу из глаза и многозначительно говорил:

— Н-да, штукенция того-с… Что с ней?

Пономарев никогда не называл часы часами. Для него они были «штукенция».

— Остановились, — пояснял посетитель. — Не идут.

Пономарев соглашался.

— Да, штукенция стоит, как вкопанная. Починить все-таки можно. Пружинки пошаливают, винтика одного нет.

И тут же, строгим голосом, вопрошал:

— Что вы сделали с этим винтиком?

Перепуганный посетитель начинал оправдываться:

— Честное слово, я этого винтика не трогал!

Пономарев тогда начинал успокаивать клиента:

— Ничего, не волнуйтесь, постараюсь подобрать другой винтик. Штукенция ваша недурная. Починить можно. Приходите послезавтра.

Пономарев свое дело знал. Мастер он был хороший, но в высшей степени неаккуратный. В городе говорили, что не будь Послезавтра таким лентяем, он стал бы умельцем не хуже знаменитого Левши.

В назначенный срок клиент являлся за часами. Послезавтра вежливо поднимался ему навстречу.

— Ваша штукенция не готова. Внутреннее кровоизлияние, если можно так выразиться. Придется произвести сложную операцию. Но вы не беспокойтесь. Все обойдется благополучно. Пациент не прикажет долго жить. Приходите послезавтра.

Отсюда и пошла его кличка: Послезавтра.