Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Как в стихотворении Майкова:

Чьеко был одним из одиннадцати иностранцев в Новгороде. Одна англичанка и три немки служили в гувернантках; одна француженка преподавала французский язык у нас в реальном училище, а другая — в женской гимназии; венгр и два румына были учителями музыки, а чех преподавал в мужской гимназии латынь.

Но Чьеко, хотя он никогда не научился как следует говорить по-русски, мы почему-то считали «своим», не «иностранником», как мы презрительно называли других.

Моя мать была большой поклонницей Чьеко и всегда ставила его мне в пример. Он мог бы быть, говорила она, попрошайкой, жуликом, чем угодно. Но он предпочитает зарабатывать на свое жалкое существование честным трудом. Он подаяний не просит. За деньги, которые мы даем Чьеко, он нас развлекает.

Чьеко, действительно, нас развлекал.

Как он попал в Новгород, я не знаю. Город наш он называл по-итальянски «Нуовогардо». Все у него, вообще, выходило на итальянский лад. Когда он произносил русские слова, они звучали, как итальянские, и непосвященному человеку казалось, что он говорит по-итальянски.

Был он родом из Неаполя. В раннем детстве поступил в цирковую труппу, научился дрессировать собак, стал акробатом и гаером. Наслышался так много о России, что решил испытать там счастья. На некоторое время обосновался в Одессе, а когда упругость мускулов стала исчезать, он купил себе шарманку и обезьянку и поехал в столицу — Сан Пьетро Бурджио. Но застрял он у нас, в Нуовогардо.

Обезьянка отличалась поразительной ловкостью и гибкостью. Чьеко ее называл «Петруччио», но для нас она была просто-напросто Петрушкой.

Она выкидывала всяческие акробатические трюки и сальто-мортале, отбивала дробь руками, ногами и хвостом, выходила в пляс не хуже подвыпившего подмастерья, вскакивала на плечи ничего не подозревавшему зеваке, что неизменно вызывало бурный восторг толпы.

Обезьянка была женского пола. Но так как она была всегда наряжена в гусарский мундир, Чьеко и окрестил ее мужским именем «Петруччио».

Чьеко усердно развлекал стосковавшихся по музыке новгородцев. Гарнизон имел свой духовой оркестр, но играл он только на парадах и в дни тезоименитства царя, царицы и царевича. Играл он также на торжестве по случаю трехсотлетия дома Романовых. Но как часто, скажите на милость, устраивались в Новгороде торжества по случаю трехсотлетия дома Романовых?

На каждом дворе Чьеко исполнял свой репертуар. Он вертел ручку своего инструмента, издававшего шипящие, а порой хриплые и гнусавые звуки.

Играла шарманка русские народные песни, вроде «Ехал на ярмарку ухарь-купец», «Дубинушка», «Во поле березынька стояла», а также некоторые итальянские песни и арию из очень популярной тогда германской опереты «Пупсик».

Немки-гувернантки млели от «Пупсика» и, хихикая, пели под аккомпанемент шарманки по-немецки:

Чьеко всегда подпевал на своем особенном наречии.

По окончании концерта, обезьянка-гусар снимала фуражку и обходила толпу. Из окон на землю сыпались гроши, копейки, а иногда и завернутые в бумажку пятаки. Их с удивительным проворством подбирала обезьянка, которая каким-то невероятным нюхом узнавала местонахождение каждой монеты. За особое вознаграждение обезьянка вскакивала на шарманку и вынимала из ларца бумажку с предсказаниями судьбы.

Также продавал Чьеко карточки с видами Сорренто, развалин Помпеи, какого-то моста над одним из венецианских каналов.

Особым успехом у новгородцев пользовались, почему-то, открытки с видом Сорренто.

Вскоре после большевистской революции Чьеко исчез. Исчез неожиданно: вчера был, а сегодня его уже нету.

Говорили, что он отправился на юг, чтобы оттуда как-нибудь добраться до Италии.

Пошел он, якобы, пешком с шарманкой и гусаром.

Возможно.

Новой России Чьеко был ненужен. Совсем ненужен.

Теперь в большой моде балет.

Как только девочка перестает ползать и проявляет некоторое умение стоять на ногах, мать с ней устремляется в ближайшую балетную школу.

Преобладает мнение, что наш русский балет так хорош потому, что русские балерины начинают изучать свое искусство с детского возраста. Павловой было три года, когда она начала танцевать, Даниловой — полтора, а Кшесинской — шесть месяцев. Когда Кшесинской исполнилось пять лет, у нее уже был собственный особняк.