Николай Самохин - Так близко, так далеко...

— Понимаешь, старик, сторговал дачу, да вот маленько не хватает.

— Сколько же? — настораживался знакомый.

— Ерунда. Каких-то четыреста рублей.

Не дать четыреста рублей человеку, у которого уже есть тысяча шестьсот, было непрестижно — и дело пошло, как по маслу.

Последние полтысячи мне принесли прямо домой, и, хотя они были мне не нужны, я тем не менее взял их... чтобы рассчитаться с первым по списку кредитором.

Но, ещё одна банальная истина, берёшь чужие — и ненадолго, а отдаёшь свои — и навсегда. Возвращать долги оказалось куда труднее, чем делать их. Уже плавают у нас в окрошке свои, а не покупные огурчики, уже созрела малина и набирают цвет гладиолусы, а одна пятая нашей гасиенды всё ещё не оплачена.

...Я облачаюсь с утра в старые бахромящиеся штаны, надеваю пиджачок в талию, с лоснящимися бортами, довоенного фасона кепочку, обнаруженную на чердаке среди барахла, великодушно оставленного Савелием...

— Вылитый бич! — радуется свояченица.

Ей можно верить. Она долго работала на Севере и на бичей насмотрелась.

— Очень даже хорошо, — одобряет мой наряд жена. — По крайней мере, так тебя никто не узнает. А то вдруг встретится какой-нибудь знакомый — неудобно будет.

Но приходит мой добрый гений, красивый мальчик Серёжа, и, застенчиво пощипывая мягкие усики, говорит:

— Вячеслав Георгиевич, вы меня простите, но это не годится. Теперь, знаете, совсем другой стиль — студенческо-спортивный.

Я показываю ему джинсы производства Микулинской фабрики, с отвисшей мотнёй и прилепленным на ягодице Чебурашкой. Серёжа сокрушенно цокает. Он уходит домой и возвращается с хорошо потёртыми техасами «Вестерн Джонс» и оранжевой махровой рубашкой, у которой вместо пуговиц легкомысленные завязочки.

Мы с Серёжей примерно одного роста и комплекции. Я переодеваюсь и сразу становлюсь похожим на преуспевающего кандидата наук или переводчика Интуриста.

Затем мы садимся в «жигули» Серёжиного папы и едем.

Серёжа замечательный молодой человек. Он открыл для меня совершенно иной мир, чем тот, в котором я жил до сих пор. О существовании этого мира я только догадывался по внешним проявлениям и, признаться, относился к нему неодобрительно, так как не знал его экономической основы, его материальной базы. Ещё Серёжа открыл для меня тип человека, зарождающегося на перехлёсте двух ипостасей нашего суматошного века: на перехлёсте энергичного и предприимчивого технического прогресса с ненасытным вещизмом.

Серёжа — студент пятого курса института народного хозяйства. Но студент он днём. И отчасти вечером. Рано утром Серёжа — дворник в домоуправлении. По выходным и праздничным дням он пожарник. В каникулы Серёжа — боец студенческого стройотряда или член дикой бригады шабашников. Зимой он долбит лёд на тротуарах, очищает мусорные бачки, по вечерам, одевшись в элегантный костюм, обходит нерадивых жильцов и строго, но культурно делает им внушение. За это домоуправление платит Серёже пол-оклада и обеспечивает его бесплатной квартирой. Весной Серёжа, взяв недельный академический отпуск, подряжается сбрасывать снег с крыш, а летом на этот снегоуборочный заработок отправляет в Алупку жену и дочку (да, у Серёжи есть жена-студентка и крохотная очаровательная дочка). И даже «жигули», которыми Серёжа так искусно и небрежно управляет, не стопроцентно папины. Две с половиной тысячи, заработанные прошлым летом на Колыме, вложил в них Серёжа.

Короче, Серёжа — типичный представитель современной «золотой молодёжи». Но «золото» своё он добывает, в отличие от поколения «стиляг», не из родительского кармана. Он куёт его сам. Куёт весело, энергично, предприимчиво.

Даже страшно делается за Серёжу. Не за сегодняшнего, разумеется, — за завтрашнего. За Серёжу — молодого специалиста с месячным окладом в девяносто рублей и без дворницкой бесплатной квартиры.

Но это страх будущий, теоретический. А пока Серёжа — просто находка для меня. Он так много рассказывал мне о своих фантастических заработках (у него манера разговаривать проникновенно-заговорщицким тоном, при этом он интригующе щурит карий глаз и прикладывает к груди руку), что я однажды полушутя спросил: не зачислит ли он в штат какой-нибудь очередной бригады немолодого нуждающегося гуманитария, не умеющего, увы, держать в руках топор?

— Вячеслав Георгиевич! — Серёжа от восторга перешёл на полушепот. — С удовольствием! За честь сочту. А топор... Вам и не потребуется его держать. Уж как-нибудь топор-то мы удержим.