Николай Самохин - Так близко, так далеко...

Две недели после этого Серёжа вёл таинственную жизнь. К огорчению матери, собиравшейся откормить его домашними пирогами и провитаминизировать впрок смородиной да клубникой, он надолго исчезал с дачи, возвращался проголодавшийся, возбуждённый и, отозвав меня в сторону, докладывал, что на «конфетке» (на конфетной, то есть фабрике) дело сорвалось, на «шоколадке» засели жмоты, которые хотят на чужом горбу в рай въехать, но расстраиваться не надо, так как на «кожгалантерейке», кажется, возникает клевый объектик — и Серёжа не намерен его упускать.

И вот мы едем на эту самую «кожгалантерейку», Вернее, мы едем не на саму фабрику, а прямо на объект. Вчера Серёжа, наконец, вырвал подряд. Вырвал лихо, из-под носа у четырёх конкурентов — и поэтому настроение у него приподнятое. Он крутит баранку одной левой, а правую руку прикладывает к груди и, наклоняясь ко мне, сверхдоверительно — хотя никто нас услышать не может — говорит:

— Вячеслав Георгиевич, работёнка не блеск, чернозём работёнка, сами увидите. Трудовой славой мы себя не покроем. Но долги покроем — за это ручаюсь.

Речь идет, разумеется, только о моих долгах. У самого Серёжи их нет. Более того, он только что отложил деньги на взнос за кооперативную квартиру, а жена прислала ему с юга фотографию, на которой изображена дочка Серёжи, стоящая по колено в набегающей волне, и внизу белыми буквами написано: «Привет из Алупки!»

Так что Серёжа ввязался в это предприятие исключительно ради меня. Он, получается, меценатствует. Меценатствует из сочувствия к моей старомодной непрактичности и уважения к загадочному для него миру моей работы.

...Объектом нашим оказались шесть вросших в землю засыпных бараков.

На бараки надвигалась многоэтажная стройка: «кожгалантерейка» возводила себе двухсотквартирный жилой дом. Там, за дощатым забором, пел башенный кран, перестреливались перфораторные молотки, громко испускали дух самосвалы с бетоном.

Стройка торопилась. Каждый день задержки стоил бешеных денег. Малая толика от этих капиталов, шестьсот рублей, обещана была нам — за снос утлых бараков, тормозящих железобетонную поступь стройки. Мы должны были разрушить старый мир, раскатать по брусочку, раскорчевать территорию от столбов и пеньков — приготовить, словом, фронт работ.

— Ну что, Вячеслав Георгиевич? — сощурил глаз Серёжа. — Ломать — не строить: душа не болит.

Душа, однако, побаливала. У меня, во всяком случае. Я не представлял, как мы станем штурмовать эти бастионы из брусьев, гвоздей, опилок, рубероида. И с чем ринемся на штурм? Всего-то инструментов у нас было: монтировка — у Серёжи да шариковая авторучка — у меня.

Мы сели на низенькую, утопающую в траве скамеечку. Закурили. Серёжа шуруднул пяткой — в траве под скамеечкой зазвенело, и к нашим ногам тихо выкатились две пустые бутылки из-под вермута красного.

Серёжа нагнулся, провешил бутылками направление к забору и, задумчиво почесав переносицу, сказал:

— А ведь должна быть дыра...

Я пожал плечами.

— Обязательно должна быть! — Серёжа вскочил, осенённый, похоже, какой-то мыслью.

Он ощупал доски забора — и точно, нашёл одну, только сверху прихваченную гвоздиком.

— Видали, как мужички устроились? — Серёжа отодвинул доску и рукой показал, как пробираются сюда строители, «вмазывают» на скамеечке, а потом «выруливают» обратно. — Шикарный кайф, а?.. Ладно, Вячеслав Георгиевич, — сказал он. — Ждите меня здесь. Держитесь за деревянное. Тьфу-тьфу!..

...Через полчаса Серёжа пригнал бульдозер.

Бульдозерист, жилистый, длиннолицый парень, сдвинув на глаза грязную соломенную шляпу, щурился на бараки и плевал сквозь зубы.

Серёжа, на ходу разминая сигаретку, подбежал ко мне. Я сунулся было в карман за спичками, но Серёжа пожелал прикурить от моей папиросы. Он нагнулся, прикурил и — мне показалось — не то чтобы не разогнулся, а как-то присел, втянув голову в плечи, стал вдруг ниже ростом.

— Вячеслав Георгиевич, — зашептал он, глядя на меня снизу вверх, — я сейчас буду говорить, а вы так головой покачайте-покачайте, будто не соглашаетесь, потом рукой махните и отвернитесь.

— Серёжа, рукой-то я, наверное, не сумею, — заволновался я.

— Ну, тогда хоть головой покачайте... Вот так вот. Хорошо... Понимаете, этот гусь просит полсотни, а что тут на полсотни делать? Зацепляй да дёргай. Я ему больше тридцатки не дам... Ну-ка, ещё покачайте. Решительнее... Ага. Порядок...

Бульдозерист всё поплёвывал, не глядя на жестикулирующего Серёжу. Один раз он даже махнул рукой (у него это здорово получилось) и полез было за рычаги, но Серёжа успел схватить его за штанину. При этом он полуобернулся ко мне с выражением: «Вот же народ, что ты с ним будешь делать. Три шкуры норовит содрать».