Борис Юдин - Город, который сошел с ума (сборник)

– Ладно, Коля, – старшина погасил окурок. – Пойдём-ка мы да выпьем за тех, кто не пришёл.

А утречком трясся Петраков в кузове полуторки между мрачных пленных и посматривал по сторонам. Шевелились людишки, обустраивались. И на эту, вновь зарождающуюся жизнь, смотреть было радостно.

Петраков постучал по крыше кабины возле неприметного просёлка, уводящего направо в кусты лозняка. И зашагал по-солдатски размеренно…

– Эй, служивый! Ты чей будешь?

Петраков оглянулся и увидел, что это он уже Слободу почти что прошёл. И не заметил за своими думками, как прошагал десяток километров.

– Колька я. Петрака младший, – сказал Петраков присаживаясь рядом с дедом на брёвна возле хаты.

– Это который в Красну армию лесами ушёл? – недоверчиво спросил дед.

– Он самый, – подтвердил Петраков. – А тебя, батя, я признал. Ты старый Базыль.

– А раз признал, насыпь-ка табачку солдатского.

Закурили. Петраков неспеша смотрел по сторонам. Деревня казалась обезлюдевшей. Только кудахтала где-то радостная несушка да время от времени перебрехивались собаки.

– Я вот что тебе, солдатик, скажу, – начал дед Базыль и закашлялся. – Зря идёшь. Вот что я тебе скажу. Спалили всех твоих. И батьку, и мамку, и Наташку твою, и деток. Всю деревню спалили. Одна твоя сеструха Марья осталась. Та поехала как раз к куме в гости за реку. Вернулась – на тебе. Всех спалили.

– Как же так вышло? – спросил Петраков и заиграл желваками.

– А вот так, – вздохнул дед. – Ночевали партизаны у Нюшки. Ну, напились, понятно. И пердолили тую Нюшку в очередь. Обыкновенно…

А тут по деревне немецкий патруль поехал. Трое на конях и собака. Эти-то дураки с пьяну выскочили и давай пулять. Немцев убили, а собака ушла. И привела карателей. Всех и спалили.

– Ладно, дед, – поднялся Петраков и похлопал Базыляка по сутулой спине. – Пойду я. Раз сеструха жива, значит есть куда.

– Жива, как есть! – заверил Базыль. – И хата её уцелела. Вишь ты какое счастье. Так что иди и не сомневайся. Живая она.

Но Петраков уже шагал в сторону синеющего леса.

У опушки Петраков свернул в кусты лозняка и, оказавшись на берегу маленького пруда, сбосил вещмешок и скатку, а сам упал на землю лицом вниз. Лежал и грыз эту родную и ненавистную землю, подвывая по-волчьи. Потом поднялся и сказал своей чайной розе:

– Будем жить, брат. Что тут сделаешь? Надо жить.

Петраков достал из вещмешка фляжку, взболтнул возле уха. Потом перекрестившись, сказал:

– Упокой, Господи, души невинно убиенных.

И несколько раз тяжело глотнул.

Потом Петраков достал кусок мыла, разделся и долго мылся в пруду. А, вымывшись, тщательно брился, закрепив зеркальце в развилке сучьев.

Приведя себя в порядок Петраков достал из вещмешка всё чистое и переоделся. Звякали медали, горели кровью нашивки за ранения, светились неведомым светом ордена.

Переодевшись Петраков раскатал шинель и вынул из карманов три холстинных свёрточка. Развернул. На сером теле шинели засверкали кольца, цепочки, часы и нательные крестики. Отдельно лежала пачка денег. Петраков погладил этот блеск рукой и сказал саженцу:

– Нет, ты понял, брат? Думал – всё для деток. Приду, думал, надо одеть, обуть, в люди вывести. Вот и пришёл…

Петраков отделил несколько бумажек и положил в карман. Потом, вытряхнув чайную розу из котелка, уложил своё добро в котелок и в тряпочку завернул.

Потом аккуратно зарыл котелок под корни старой сосны.

– Ты не бойся, брат, не брошу, – говорил Петраков чайной розе, укутывая её корни в портянку и перевязывая верёвочкой. – Ты мне помог, а я не брошу. Четыре досмотра – это тебе не кот начихал. Не бойся. Будем жить. Гроши есть, чего не жить?

И Петраков зашагал по песчаной дороге в лес.

А завтра день будет безветренным и тёплым. И с утра до вечера будет надрываться кукушка, обещая всем, кто её слышит, жизнь вечную.

Иван Иванович Иванов, профессор кафедры русской литературы «N» ского Государственного Университета вышел в сквер, разбитый перед входом в alma mater, и устроился на пустующей скамейке.

У него было «окно» между лекциями, в библиотеке было душно, на кафедре профессор Мышинский ссорился с доцентом Калоедовой, а здесь была весна, пригревало солнце и старушка в антикварной шляпке кормила хлебом голубей.

Иван Иванович разомлел, расслабился и начал было погружаться в тему будущей научной работы «Русский человек на сквозняке истории», и тут на скамейку рядом с ним села птица неизвестной породы. Ростом побольше скворца, но поменьше вороны. Спинка у этой птицы была зелёная, а грудка красная. Птица почистила клюв о скамейку, потом повернулась к Иван Ивановичу и сказала на русском языке: