Анатолий Афанасьев - Сошел с ума

Мне было сорок девять лет, и я жил в Москве. К почтенному возрасту — пятидесятилетию — подбирался с опаской, но чувствовал себя сносно, еще не впал в полную душевную невменяемость, как иные сверстники. Жил бобылем в хорошей двухкомнатной квартире в Ясеневе и по утрам выходил на прогулку — через Битцевский парк, к прудам и дальше широким кругом, по восьмому и девятому микрорайонам — ежедневно вышагивал по шесть-семь километров, а в ясную погоду и больше. Прежде у меня была собака — мечтательный эрдельтерьер Филька, — но недавно она померла. Филька помчался через дорогу за кошкой, хотел ей что-то втолковать, но его переехала машина. Филькину смерть я перенес тяжело, как человечью. Время худое, все перепуталось, не поймешь, где люди, где звери, и каждая утрата кажется необратимой. По привычке запил горькую, но пил недолго, ровно неделю; потом завел себе нового друга, кота Фараона, и кое-как оклемался. Кота мне презентовал собутыльник, инженер Володя, жилец из соседнего подъезда, а уж где Володя его взял — одному Богу известно. Заглянул утром похмелиться и из хозяйственной сумки вытряхнул на пол здоровенного черного котяру, похожего на омоновца. Объяснил:

— В одиночку сопьешься, а так — будет с кем поговорить.

После этого я керосинил еще двое суток и, когда просыпался, выбредал на кухню или в туалет, повсюду натыкался на злобную усатую рожу, которая при моем появлении горбом выгибала спину и по-змеиному шипела. Вскоре кот переселился в мои пьяные сны, мешая грезить, норовя когтистой лапкой зацепить за кадык. Во сне я пытался с ним расправиться, прищемлял хвост дверью, рубил топором, но когда однажды протрезвел, увидел усатую рожу в ногах постели и вздрогнул от устремленных в переносицу полубезумных кошачьих зрачков.

— Фараон! — воскликнул я. — Да ты же истинный фараон. Кот открыл розовую зубастую пасть и благодушно зевнул… По ранней весне бывает такое зыбкое солнцестояние, так щемяще струится воздух, что сердце невольно замирает и кажется, жизнь прожита не зря, а возможно, еще вовсе не начиналась. Пошел в магазин прикупить чего-нибудь к обеду, но чувствовал себя тревожно, неуверенно, будто сел в поезд без билета. Остановился у стенда объявлений, но не разобрал ни одной строчки: солнце брызнуло в глаза. Что-то должно было случиться — и случилось. Подошла, остановилась рядом женщина в серебристой распахнутой шубке, я глянул на нее — и обмер. Написать ее портрет я бы не взялся, но она была слишком хороша для занюханного Ясенева и скорее подходила для бредовых мужских мечтаний. Все в ней — глаза, губы, легкая осанка, небрежность позы, обрисованная в распахе шубки высокая грудь — бросало миру отчаянный вызов. При этом в очертаниях нежных скул, в прядях темных волос, выбившихся из-под шапочки, мгновенно угадывалось что-то от высшего присутствия. Боясь ее спугнуть, я жеманно произнес:

— Какая прекрасная погода, не правда ли?

Женщина скосила на меня синий серьезный взгляд, и я, похолодев, увидел себя ее глазами. Пожилой дебил в поношенной, дубленке — и больше ничего. Но с даром речи. А ведь при знакомстве с женщиной первые слова, звук голоса часто имеют роковое значение. Не меньшее, чем первое прикосновение. Впрочем, дама смотрела не столько на меня, сколько оглядываясь, ища, к кому может относиться нелепое замечание о погоде. Но вокруг, кроме нас, никого не было.

— Погода хорошая, — согласилась она, — Но ветер сырой.

Сейчас, спустя почти год, после многих удивительных событий, смявших, перелопативших мою жизнь, я с умилением вспоминаю тот солнечный пятачок у стенда, светлое утро, покачивание сонных кленов и себя самого, угрюмого мечтателя, собирающегося напоследок поразить мир гениальным творением. Год всего минул, а кажется, эпоха отшумела.

— Пришел марток, — сказал я, — надевай двое порток.

Был уже не марток, апрель, но для поговорки это не имело значения. Женщина — лет тридцать ей? — улыбнулась рассеянно, показав, что зубы у нее в таком же порядке, как и все остальное. Некая искра узнавания пробежала между нами.

— Вы ищете работу? — спросил я, указав рукой на стенд.

— Нет, работа мне не нужна, — она вглядывалась в меня все более пристально, с каким-то непонятным интересом. — А вам?

— Мне тоже не нужна. Я свое отработал.

— Но вы здешний?

— Здешний. А вы приезжая?

— Я имею в виду не Москву, а вот этот район, Ясенево.