Елизавета Михайличенко - Гармония по Дерибасову

— Нет уж! — затряс Осип рукой. — Я вам не Верховная Личность!

Но все уже зашумели, стали расходиться, а высокий старик положил руку Осипу на плечо и успокоил:

— Завтра покажет, брат Осип…

— Ну ладно, — сказал Дерибасов обступившей его кучке сторонников, — мне сейчас требуется длительная уединенная медитация. Приготовьте постель в отдельной комнате.

Через двадцать минут, измученный непрерывным полуторасуточным напряжением, Дерибасов растянулся на сомнительном белье и впал в «нирвану».

Первым уснув, он первым и проснулся. Его ожидало восхитительное летнее утро. Дымка, ни облачка, голубизна — все в лучшем виде. Не умываясь, Дерибасов молодецки вскочил в машину, порадовался полному баку и покатил! Проезжая мимо пока еще Дунькиного дома, он вполне насладился зрелищем и салютовал гудком воплощенной мечте.

Как легко катилось ему по шоссе! Он нагнал старенький «Москвич», но обгонять не стал. Нацепив темные импортные очки, Мишель проехал с полминуты «окно в окно», откровенно рассматривая семью колхозников и их сельхозпродукцию.

— Мир, дружба! — нервно выпалил вцепившийся в руль мужичок.

— Перестройка, гласность! — ответил Дерибасов с диким акцентом, и поинтересовался: — Все о' кей?

Водитель кивнул и, затравленно посмотрев на Дерибасова, газанул, чем несказанно развеселил Мишеля. Радуясь, что нет встречных машин, он продолжил общение:

— Руски песня — карашо! — и тут же попросил: — Пой!

Мужичок судорожно замотал головой и выдавил:

— Не умею.

— Моя умеет! — Мишель одарил колхозников американской улыбкой и завопил на чистом русском языке:

«Москвич» резко затормозил, и, довольный собой, Дерибасов умчался.

Как же давно ему не было так хорошо! Душа плясала в частушечном ритме. Откуда-то выскакивали веселые словечки, цеплялись друг за друга, пока не выстроились в четыре шеренги. И Дерибасов удовлетворенно осознал, что он автор уже второй частушки:

Частушка так понравилась Дерибасову, что он дождался «Москвича» и исполнил ее в закрывающееся перед ним окно, после чего крикнул: «Будешь в Париже — заходи!» и уехал навсегда…

…Постучав три раза, Дерибасов принял подобающий для встречи с Первой паломницей торжественно-одухотворенный вид.

— Приветствую вас! — восторженно прошептала сестра Лидия.

— Здравствуй, сестра! Вернее, старшая сестра, ибо ты доказала своей прозорливостью, что достойна так называться!

— Как Чхумлиан перенес дорогу? — спросила сестра Лидия.

— Спасибо, хорошо, — кивнул Дерибасов и, приняв «индейский» стиль, спросил: — Как здоровье старшей сестры Лидии? Не утомлена ли она заботами? Как ей спалось? Не слишком ли тревожил мой сын ее сон?

— Ну что вы! — улыбнулась сестра Лидия. — Я выспалась. Мальчик разбудил всего раз, ну, еще до полуночи… Войдите в этот дом, пожалуйста… Долго ли вы пробудете в городе? Вы успели позавтракать? Нет? Тогда прошу к столу.

На столе лежала вчетверо сложенная бумажка, скрепленная кольцом с двумя ключами.

— А что открывает эта бумажка? — пошутил Дерибасов.

Бумажка открыла многое. Вернее, закрыла.

— А это вам, — объяснила сестра Лидия. — Брат Осоавиахим написал перед уходом.

Дерибасов узнал эти большие, корявые буквы:

«Миша! Племяш родной! Господь тебя храни! Младенца я Дуне вернул — подарил ему счастливое детство от греха подальше. Вконец усовестил меня отец Василий, лучше б ты меня на него не оставлял. Грозил проклясть. Боясь твоего гнева, уезжаю куда глаза глядят… Виноват я сильно перед тобой, что в замочек багажника песок подсыпал. А что казну твою прихватил, так это тоже извини, хоть и невелик грех — у своего взял. Да и, по совести сказать, мне она нужнее, потому что я умею деньгами распоряжаться, а ты нет. Ты их только зарабатывать-то и умеешь, чего и в дальнейшем тебе желаю, для повышения благосостояния народа. А как будешь в Москве, передай эти ключи Зинаиде Владимировне, скажи: „Дядя кланяться велел“. Но главное, по-родственному тебя прошу, доглядывай за братом Митрием, чтобы он мои доходы не присваивал, а отцу Василию переводил. У меня теперь с ним достигнутая договоренность имеется, но он меня уже торопит, да и знать какая, тебе незачем.

Любящий тебя, твой родной дядя Осоавиахим».