Алекс Тарн - Украсть Ленина

Но как? Как это сделать? Может, просто рассказать, объяснить? И Вильям Гранатов начал писать. А поскольку новый мир должен был прежде всего принадлежать его складу, то и писал Вильям исключительно и только о себе. В то же время, во имя иного взгляда на вещи следовало решительно отказаться от традиционных точек зрения. В полном соответствии с этими двумя требованиями первая книга Гранатова называлась «Через мою задницу».

Он написал ее в крохотном, кромешном, вонючем номере дерьмовой нью-йоркской гостиницы, в конечной точке своего бегства, еще недавно казавшегося нескончаемым. Нью-Йорк вообще являет собой квинтэссенцию конечных точек. Если уж отчаявшемуся где и приходить в свое последнее отчаяние, то именно здесь, в суете нескончаемого праздника, который всегда не с тобой. В городе, который сидит, скрестив ноги, как гигантский ясноликий будда, и просто смотрит в океан, высоко поверх человеческих голов и закипающего в них безвкусного, серого, жидкого варева. В том числе — поверх Вильяма Гранатова, его прозорливой задницы и его книжки, так и не изменившей мир.

Таким образом, Вильям, валявшийся на продавленном матраце в бреду черного горя, замешенного на невыносимой нью-йоркской жаре, всего-навсего разделил судьбу тысяч и тысяч беглецов того же или похожего склада… что, конечно же, служило слабым утешением для любого из них. Многие до Вильяма в такой ситуации открывали газовый рожок, чтобы пропел для них последнюю песню, или покупали пистолет с единственным патроном, или привязывали к батарее скрученную жгутом простыню. Многие еще сделают это после. Многие, но не Вильям.

Все-таки не зря его мамашу называли Валька-Граната. Граната — это вам не капризная винтовка, не танк, не межконтинентальная ракета. Граната неприхотлива, проста и поразительна в своей живучести. Ее можно катать, ронять, топить, забивать ею гвозди. Она может взорваться, но сломаться — никогда. Если, конечно, не была рождена в браке. Вильям Гранатов — не был. Он выжил и сменил программу.

Да, уговорить мир не удалось. Проклятый склад не понимал человеческого языка, не слушал доводов, даже изложенных нетрадиционно, через задницу. Что ж, тем хуже для склада. Ведь существует еще язык силы! Гранатов вернулся на родину, оделся в военную форму, взял в руки автомат и несколько месяцев фотографировался в таком виде, грозно и недвусмысленно намекая на серьезность своих намерений. И снова мир не испугался. Напротив, он прислал своих сатрапов, фараонов и ментов, которые совместными усилиями отобрали автомат у воинственного преобразователя и заключили его в каталажку — безоружного, хотя и по-прежнему в форме.

Вильям не расстроился, справедливо рассудив, что в самом факте заключения уже можно было усмотреть проявление первого внимания к его доселе не замеченной персоне. В самом деле, обвинение в незаконном хранении автомата звучало достаточно нелепо в стране, где огнестрельного оружия не держал только тот, кто имел лазерное. Кратковременная отсидка пошла Гранатову на пользу: впервые в жизни после бегства из отцовского гарнизона он получил регулярное трехразовое питание и гарантированную крышу над головой.

Там-то, в камере, Вильям и вспомнил полусовет — полупредсказание своего главного отца, Христофора Петровича Свиненко, относительно смерти в психушке и политики. Вот оно! Политика! Эта идея привела Гранатова в восторг. Он должен создать свою собственную партию! И не просто партию, но партию решительных и успешных преобразований, по образцу… э-э-э… какая же партия была действительно успешной?

Поразмыслив и покопавшись в тюремной библиотеке, Гранатов обнаружил всего две по-настоящему подходящие партии: большевиков в России и национал-социалистов в Германии. Обе начинали с маленькой группы энтузиастов, с крошечного подслеповатого газетного листка в несколько десятков экземпляров. Обе прошли через внутренние раздоры, расколы и противоречия на пути к сплоченности рядов и непререкаемой диктатуре лидера. Обе провели жирную, ясную черту, разделившую мир на своих и врагов. У большевиков это были трудящиеся и евреи, у нацистов — арийцы и буржуазия. Или наоборот?.. Ну, не важно, детали, главное — принцип.

И та и другая партии действовали решительно и беспощадно. Если враг не сдавался, его уничтожали, причем героически. Если сдавался — уничтожали тоже, хотя и не с такой помпой. Обе ставили своей целью кардинальное преобразование мира по своему складу… опять склад! Ты помнишь, Виля? — склад!.. — причем, если мир не сдавался, то автоматически переходил в статус врага, то есть, подлежал героическому уничтожению. Конечной целью и большевики, и нацисты объявляли всеобщее счастье своих, то есть, трудящихся и арийцев, уцелевших в беспощадной схватке с врагами. По сути дела, речь шла о всеобщем человеческом счастье: ведь врагов в новом, усовершенствованном мире не предполагалось вовсе. Этот гуманистический пафос особенно импонировал Вильяму Гранатову: все-таки, где-то, в глубине души он был неплохим пацаном.