Пока верующие слушали длинную проповедь о житии святого Йоргена, главный капеллан, стоявший на паперти, приметил Урсулу в толпе паломников и целую минуту не спускал с нее своих горящих свиных глазок. Смущенная Урсула не знала, куда ей деваться от этого взгляда. Рядом с ней стояла женщина с торчащим вперед подбородком; звали ее Лотта Гвоздика. Она тоже заметила, как пристально капеллан смотрел на Урсулу.
— Вступай домой, дитя мое, — сказала она Урсуле, — сними пояс и жди.
Она была права: на третий день, вечером, когда Коркис с дочерью ужинали, на улице послышались тяжелые шаги, дверь распахнулась, и в комнату вошел сам главный капеллан в полном облачении, расшитом красными драконами. Коркис и Урсула пали на колени, как того требовал закон, и обоих объял ужас — они знали, что их ждет.
По мановению руки капеллана старый сторож, взяв шапку, покорно удалился. Он без устали ходил взад и вперед по переулку Роз, и глаза его были полны печали. Он говорил с Лоттой Гвоздикой о погоде, о гвоздиках и снова о погоде. А Лотта язвительно ухмылялась.
Потом он зашел к одноногому токарю. Но и тот злорадно ухмылялся. И снова Коркис бродил по переулку; но вот капеллан со своими двумя служками вышел на улицу, и теперь старый сторож мог наконец вернуться домой.
Урсула лежала на кровати, пылая от стыда, растерянная, измученная и потрясенная великой честью, которая выпала на ее долю.
Скоро она встала и снова принялась за работу. Но что-то в ней изменилось.
Она как-то ушла в себя, замкнулась, ибо ощущала в своем простонародном чреве благостный плод главного капеллана… Плод зрел, рос и наконец превратился в ребенка, которого Урсула произвела на свет в первые дни весны. Она нарекла сына Микаэлем в память об архангеле, том самом, что спустился с небес к бедной пряхе.
Микаэль вырос среди людей бедных, но честных. О своем происхождении он довольно рано узнал от сыновей токаря, — негодные мальчишки частенько дразнили его. Однако переулки, где ютилась беднота, так и кишели детьми господ первосвященников, и Микаэль совершенно напрасно принимал это слишком близко к сердцу.
Увы, он был лишен того унылого безразличия, которым уже давно прониклись другие обитатели жалких лачуг. К сожалению, он унаследовал от старого Коркиса его кристально чистую душу, благородство характера и удивительное свойство ко всему относиться серьезно. Вот если бы добавить еще к этому смирение и покорность его бедного деда! Так нет же, вместо этого он унаследовал от своего высокородного отца крепкие белые зубы, неутолимую жажду жизни, сильное мускулистое тело, непреклонную решимость и гордое честолюбие.
С горечью смотрел он на почтенных господ первосвященников, и в его упрямой голове зарождались наивные и дерзко фантастические замыслы.
Однажды этот долговязый парень пробрался никем не замеченный во дворец главного капеллана, миновал несколько комнат и, войдя в его кабинет, сказал напрямик:
— Ты — мой отец!
За подобную наглость его наказали на площади плетьми и выгнали из города.
— Я отомщу ему! — сказал Микаэль, прощаясь с родными.
— Не надо мстить, не надо мстить, — уговаривал его добрый старый Коркис, который любил мальчика, но боялся его упрямства и необузданного нрава. Сам он, человек кроткий и мягкий, всегда уступал…
Но в жилах мальчика текла буйная и горячая кровь. Он сверкнул зубами и сказал:
— Я отомщу! Я вернусь как герой… обязательно вернусь…
— Главное, будь добрым и честным мальчиком, — просила мать.
— Честным? — переспросил Микаэль, которого еще трясло после плетей. — Нет, надо быть сильным! Сильным! И берегитесь тогда, господа первосвященники!
Берегитесь! — повторил он сквозь зубы, выходя из дома через задний двор.
Потом он прокрался в соседский сад, оттуда перемахнул через забор — прямо в священную рощу, миновал собор и скоро очутился за городом. Он шел в Разбойничьи леса, темные и дремучие; в руках у него был только кулек с едой.
* * *
Сначала Микаэль попал в цирковую труппу, с которой изъездил много стран, был канатным плясуном и проделывал головокружительные сальто-мортале. Потом он присоединился к труппе бродячих актеров; природная восприимчивость, уменье глубоко и тонко чувствовать, огромная духовная сила в сочетании с юношеской красотой — все это помогло ему вскоре стать одним из самых вдохновенных исполнителей шекспировских ролей. На сцене он вживался в свою месть и в свое будущее величие, а непомерная гордость духа никак не соответствовала его более чем скромному положению бродячего комедианта.
Читать дальше