Михаил Жванецкий - Женщины

Вы, конечно, трезво понимая, готовы догнать и пошутить.

И как-то так, за книжку, шляпку и мобильный цепляясь и перебирая, дойдёте до лица, до губ, до телефона и до самого свидания.

Но всё это без организма.

Организм ваш там.

Без организма вы никто.

А там ещё огромный стимул – там на вас плюют.

В том конопатом месте.

Там вообще не понимают – чего вам надо?

Вы тут же превращаетесь в осла, жующего весь день неподалёку.

Вы понимаете всей головой, что надо вам туда, к мобильнику.

Но руки стынут, ноги стынут.

Из морды раздаётся одно мычание: «Дай, я помогу. Дай, я покрашу забор вместе с тобой» и… «Как тебя зовут?».

Лишь бы коснуться, лишь бы вдохнуть этот ковыль, эту полынь, этот белёсый жар, и степь, и пыль…

Господи, как отойти? Кто оторвёт?

Вы начинаете пастись неподалёку.

Понуро идёте следом, вас хлещут, гонят, проклинают – уже родители.

Вы им рассказываете о своих перспективах, показываете какие-то бумаги, даёте денег в долг. Всё это не отрывая рук от конопатой стервы.

Дрожа идёте в церковь, в загс, в какой-то частный двор на Молдаванке…

Какой-то брат, какой-то дядя, какой-то пёс…

И дикая кровать с периной под низкий потолок.

И вы, оказывается, не первый!..

Вы – второй!

Хоть вы единственный.

Второй всегда единственный.

А сколько было первых – не узнаешь.

И всё равно она не понимает, и не чувствует, и с любопытством смотрит:

– Так что мне – лечь?

– Да, – задохнулись вы, – ещё бы!

– Но только не дрожите. Вы какой-то дикий.

– Давай на «ты».

– Я не могу, я вас совсем не знаю.

Она права.

Что вы ей для знакомства предложили?

Измучили, измучились, заснули в этой перине, как в печи.

Проснулись, вышли в эти сени – капусту квашеную рукой из бочки.

Облизали пальцы, схватили малосольный огурец.

И стали озираться: куда попали?

Мозги и сердце в панике.

Вы в ужасе.

А организм, как все предатели, сбежал.

А вот и мама с полотенцем и хлеб-солью.

Пёс с рычанием.

Папаша с самогоном и иконой.

Брат с семьёй.

Племянник из ГАИ с гармонью.

Дед с козой.

Теперь это всё ваше.

Поздравляю!

Каково это – быть женщиной и чувствовать себя куском сахара.

Или маслом.

Или ложкой варенья.

Или мухой.

Или, наоборот, липкой бумагой.

Или, наоборот, ядом без этикетки.

Или вином с этикеткой и долгими спорами: вредно или полезно.

Хотя жизнь без этого невозможна.

Но жизнь невозможна без многого.

Можно жить и без жизни.

Вот продолжение жизни без них невозможно.

Назовём всё это прекрасной половиной, на которую мы иногда заходим получить скандал, наслаждение, отдать деньги, передать ключи, привет, пустяк, сказать «люблю», убедиться в своей ненужности и выйти вон к чертям собачьим.

И вот она пришла к нему.

Тихая девушка.

Тихая-тихая.

Она в его шумной компании промолчала весь вечер, укрывшись тёплым шарфом.

А он мучился, а он подбегал к ней, а он спрашивал: «Ну почему тебе скучно, ну что мне сделать?»

И ей от этого было ещё хуже.

А с ним наедине она была весёлой, красивой, возбуждённой.

А он обязательно хотел это показать своим друзьям.

Он хотел одобрения.

А все нашли её скучной.

И он пожертвовал ею.

И жалел об этом всю жизнь.

Инна Чурикова, Инночка!

Ты прекрасна.

Ты первая.

Коротко о твоей красоте.

Красота спасёт мир. Красота.

Вот она, такая, как твоя, и спасёт.

Несоразмерная.

Не миловидная.

Неослепительная красота, которую любим и которая любит нас.

Красота, вызывающая не восхищение, а любовь. Красота, вызывающая желание – не отойти подальше от греха подальше.

А подойти поближе, к ней поближе.

К этой красоте и молодости.

А если ещё при этом абсолютный талант, временами переходящий в гений.

Который сияет даже в некотором дерьме какого-то фильма.

Ну не обязана женщина предвидеть весьма коллективный результат.

Инна и смешна, и трагична, и умна, и неумна.

И в этом больше, чем во всём остальном.

В этом и то, что исходит от неё самой.

Всё, что светится, скажу красиво, через вуаль авторских слов и через стулья режиссёрских находок.

Она находится одна.

Ей приходится из женщин из всех актрис одной играть и выворачивать душу себе и нам, и не бояться плохо выглядеть, потому что для остальных, с трудом играющих рядом с ней, – это катастрофа.