Михаил Жванецкий: Женщины

Конечно, в редкий и короткий период телевизионного полового возбуждения мы прощаем всё очаровательным ягодицам, даже их головки, их песенки, их всяческие бёдрышки, их гордость: «Мой муж тоже модель…»

Они правильно, они верно торопятся.

В тридцать лет останутся только ноги, в сорок – глаза, в сорок пять уплывёт талия, в пятьдесят всплывут отдельные авторши отдельных женских детективов, в пятьдесят пять – борцы за присутствие женщин в политике, а в шестьдесят исчезнут все.

Хотя именно эти, исчезнувшие, женщины создают королей и полководцев.

Они второй ряд в политике.

А второй ряд в политике – главный.

Они оценивают юмор, живопись, архитектуру и все сокровища мира, а значит, и оплачивают их через своих мужей.

Я этим летом на одном благотворительном концерте увидел их. Я увидел исчезнувшее в России племя, племя пожилых дам – стройных, красивых, в лёгких шубках и тонких туфлях. И их мужчин, чуть постарше.

Это была толпа 60—65—70—80—85-летних.

Они хохотали и аплодировали. Они танцевали и играли в карты.

Они заполняли огромный зал с раздвижной крышей.

Это были не олигархи, не министры, не короли.

Это были женщины, лица которых составляют герб Франции.

Талант определить очень просто: вы смотрите, какая женщина возле него.

Возле Пушкина, Есенина, Высоцкого.

Потом вспоминаете, какая женщина была возле Брежнева, возле Хрущёва, возле Сталина.

Не было их у них. Всё у них было, а не было их у них.

Вот я и говорю: ты сам такой, какая женщина возле тебя.

Ты в её вкусе.

И когда твои друзья-юмористы в шутку целуют стул, на котором она сидела – в шутку, в шутку, в шутку, – и говорят: «Ну, ты даёшь! И где ты её нашёл?» – ты им говоришь: «Вот не надо врать, не надо похабничать, не надо говорить то, от чего детей выводят с дневного концерта, и народ выделит вам такую же».

Я читаю самого себя через четырнадцать лет.

Да, детка, говорю я себе.

Ты, как всегда, прав.

Это говорю я – тот же, но на четырнадцать лет старше.

Мне сейчас шестьдесят!

Я старше всех.

Я удивительно наивен.

Я катастрофически доверяю им.

А, входя в азарт, верю до конца.

А наказание всё страшнее.

А я уже дошёл до того, что вручаю им жизнь.

А они теряются, не знают, как распорядиться.

А я сижу в сторонке и даю советы.

– Нет-нет… Не так. Так мне неудобно… А так я обижусь… Не трогай там… Там сердце… Не надо здесь ковырять, детка, это душа. Нет-нет, я не мешаю, распоряжайся, просто тебе нужно знать, где мне больно. Ну, если хочешь именно там – пожалуйста. Ах, ты просто поиграть моей жизнью? Давай… Хочешь, я научу тебя управлять ею? Я научу тебя, как влюбить меня в себя… И ты будешь это делать… Ты будешь капризничать, давить на затылок ножкой, ручкой сжимая сердце, и я повезу тебя куда захочешь. Тебе будет легко. Там внизу я буду отвечать грубостью колёс на жестокость дороги. А тебе будет легко. Я не передам наверх. Плыви, милая. Управляй. Постарайся не съехать… Сама знаешь, что сейчас на обочине. Хотя и здесь у тебя есть шанс. Ты на меня будешь выше грязи… И перейдёшь на сухое. Пока я тону. Ты успеешь. Всё же с какой-никакой высоты. А там и мощёное. А там и асфальт. А там уже все ходят. И ты не пропадёшь.

У нас не было мусорных баков во дворах. Дворы объезжала помоевозка. Под колокольный звон мы выбегали с вёдрами.