Бус Таркинтон - ПЕНРОД-СЫЩИК

Его преступления они представляли себе не очень-то четко. В иные дни они расценивали его как конокрада, в другие – как негодяя, который задался целью завладеть домом чьего-нибудь отца, после того, как заставит этого отца подписать «разные гнусные документы». Однако ни у кого из них не возникло и тени сомнения по поводу преступного поприща Дэйда. Нет, присвоив ему звание преступника, наши юные сыщики с каждым днем все больше и больше утверждали его в этом качестве. Можно даже сказать, что они определяли Дэйда на звание официального преступника своего сыскного агентства. В один прекрасный день Пенрод и Сэм проследили Дэйда до молитвенного собрания, которое устроили деловые люди их города. Неутомимые сыщики проникли внутрь. Однако и то, что они там увидели, ничуть не поколебало их уверенности, что Дэйд – матерый преступник, и Пенрод по-прежнему был убежден, что, начав следить за Дэйдом, принял единственно верное решение.

Собственно, в этом проявилась черта, свойственная не только мальчикам, но и взрослым мужчинам. Как часто мы, сочтя кого-то дурным человеком, с досадой воспринимаем все, что свидетельствует об обратном. Даже когда такой человек совершает хорошие поступки, мы, не желая расставаться со своим мнением, пытаемся убедить и себя и окружающих, что поступки эти – не больше, чем притворство. Что же касается Джорджа Б. Джашбера, Билла, Джима и Тейбера, то они, будучи мальчиками, не нуждались ни в каком толковании. Они попросту оставались при своем мнении. Вот почему на следующий день после того, как «этот негодяй Дэйд» посетил молитвенное собрание, в журнале сыскного агентства появилась скромная запись:

«Отчет № 103. Джордж Б. Джашбер и № 106 Тэйбер проследили до места в котором чему-то молятся и еще все такое. Преступник распевал Гимны».

В результате слаженных действий доблестного отряда Джорджа Б. Джашбера мистер Герберт Гамильтон Дэйд дошел до состояния близкого к помешательству. То, что в первые дни показалось ему лишь досадным стечением обстоятельств, теперь повторялось так регулярно, что ни о какой случайности не могло быть и речи. Раньше мистеру Дэйду показалось бы дикой сама мысль о том, что в окружающем его мире водится нечистая сила. Однако теперь он подверг сильному сомнению свои прежние взгляды на этот предмет. Его воображение так распалилось, что он вздрагивал даже среди бела дня, если ему вдруг попадался на улице чернокожий мальчик. В библиотеке Общества молодых христиан мистер Дэйд отыскал солидное и глубокое исследование об африканских колдунах. Однако чтение этой глубокой книги не прибавило ему бодрости. Одолев несколько страниц, он начал испуганно озираться по сторонам и вскоре вообще пришел к выводу, что чтение подобной литературы на него вредно влияет. Он резко захлопнул книгу, поставил ее на полку и спустился в вестибюль. Тут он ненадолго задержался. При этом он выглядел словно ученый, который из каких-то своих соображений ставит эксперимент, хотя почти уверен, что он не удастся. Затем он слегка толкнул входную дверь, и рука его при этом дрожала. Дверь поддалась, но с трудом, словно кто-то прислонился к ней и никак не хотел отходить.

– Хе хо хут! – тут же услышал мистер Дэйд знакомый голос. – Хе хот не хеш!

Герман, стоявший на углу здания, тут же перевел слова брата:

– Он сказал, Дэйд выходит! Он сказал, Дэйд выпихнул его прямо под дождь. Мне кажется, Верман недоволен. Нам вообще надоело следить и все остальное – тоже. Когда-нибудь мы прекратим это? Неужели тебе самому не надоело?

– Что вам с Верманом надо? – спросил Пенрод. – Хотел бы я знать, чего Верман добивается?

– Он хочет домой. Хватит с нас этой слежки! Я еще никогда в жизни так долго не ходил под дождем!

– Ты что, больше не хочешь работать? – не поверил Пенрод.

– Не хочу! – твердо и страстно ответил Герман. – Я уже пять раз на этой работе вымокал до нитки! Мне уже все равно, что будет дальше делать этот твой Дэйд. Что-то я еще ни разу не видел ни лошадей, ни бумаг, которые, по твоим словам, он только и делает, что подписывает! Может, он их и подписывает, но не тогда, когда мы за ним следим. Может, он делает это дома? Или когда мы с Верманом сидим у себя дома, или едим или спим? Но вообще-то мне теперь все равно. Мы уже и так следим за ним долго. Не можем же мы следить без конца? Я больше не хочу!