Владимир Елистратов - Бедный, бедный, дядя Ёжик!

Вот-вот, так и знал… Именно чулок!

— «Снег шёл гусыми-густыми хлопьями. Он ложился на ели, дубы, берёзы и осины, — читал я не своим голосом, — и весь лес был белый-пребелый. Ах, как красиво, думала Аллочка. Она хотела сказать об этом бабушке, но когда повернулась к ней, увидела, что бабушка уже спит и чулок со спицами выпал из её добрых морщинистых рук. Не буду будить бабушку, подумала Аллочка… Она старенька и устала… Лучше я буду и дальше смотреть на снег. Какой он красивый, совсем, как в сказке! Ах, как хочется попасть в сказку! Но только… я никогда-никогда не попаду в неё. Тут Аллочке стало так грустно-прегрустно, что она чуть не заплакала…»

Белый-пребелый, грустно-прегрустно… Надо же писать такую чушму.

— Тебе нравится? — спросил я Нюшу.

— Она дальше в сказку что ли попадёт? — не отвечая на мой вопрос, спросила Нюша.

— Ну да, наверное…

— Нет, не нравится.

— Почему?

— Я уже знаю, что там дальше будет. Сейчас с ней заговорит снежинка. А потом позовёт её в сказку. А снежинка превратится в фею. Они немножко полетают-полетают и вернутся. Фея скажет: «До свидания, девочка!» И Аллочка проснётся.

Я пробежал сказку глазами. Ага… «Вдруг Аллочка услышала таинственный голос: Здравствуй, девочка…»… «Снежинка превратилась в прекрасную фею в серебряной короне…»… «Не бойся, девочка, — сказала фея, — сейчас мы полетим с тобой в Страну Добрых Сказок…»… «Ах, это был всего лишь сон! — воскликнула Аллочка…»… «Если веришь в сказку, — сказала бабушка, — обязательно в неё попадёшь. Верь в свою мечту, внученька»…

— Ну, будем другую сказку читать? — спросил я.

— Нет. Ты неправильно читаешь сказки.

— Это как это — неправильно? — обиделся я.

— Как радио. По-сюсипусински.

— Как?

— «Здра-авствуй, де-евочка…» — мастерски передразнила Нюша радиосказочников, а заодно и меня. А сказки надо читать по-человеченски.

— Ладно… «По-человеченски». Не умею я сказки читать. Что же мы будем делать?

— Разговаривать. Тебе сколько лет?

Я немножко обалдел от резкой перемены темы, так что даже забыл, сколько мне лет. Потом вспомнил и сказал:

— Сорок три.

— Три я знаю. А сорок это сколько?

— Ну, это… ты «десять» знаешь?

— Знаю.

— Сорок — это четыре раза по десять, или лучше… Тебе вот четыре года. Так? Значит, сорок — это десять раз по четыре. Ясно?

— Мне не четыре года, а четыре с половиной. Значит сорок — это сколько?

Я задумался. Потому что считать не умею.

— Это где-то… сейчас посчитаю… четыре с половиной на два — это девять. Четырежды девять — это тридцать шесть. Получается восемь раз и еще четыре года на ум пошло. Ясно?

— Неа. Ты старый или нет?

— Трудно сказать. Вроде — ещё не очень…

Нюша внимательно посмотрела мне в лоб.

— Ты старый.

— Почему это — старый?

— У тебя полоски на ло́бе.

— На лбу. Какие полоски? А-а-а! Морщины, что ли? Ну, морщины — это еще не старость. Если ты брови поднимешь, то у тебя тоже будут полоски… то есть, тьфу, морщины. Просто у людей так устроена кожа, что…

Но Нюша меня уже не слушала:

— С тобой неинтересно разговаривать.

— Почему это неинтересно? — я очень возмутился, даже расстроился.

— Ты непонятно говоришь. Надо говорить или мало и понятно, или много, но интересно. Если много и интересно — тогда получится сказка. А ты говоришь много и неинтересно, как радио. Давай лучше играть.

— Ну, давай. Во что?

— В еду.

— Это как?

— Я говорю свою еду. Плюшка. А ты говоришь другую свою еду. На «а».

— Понятно. На «а»… М-м-м… Скажем… Арбуз.

— Селёдка.

— Ты на «зэ» должна говорить. Арбуз пишется с «зэ».

— Но я же не пишу, а говорю.

— А если сказать «арбузы», то слышно «зэ». Значит, арбуз на «зэ».

Моя логика была железной, я был горд собой. Но на Нюшу моя железная логика не подействовала.

— «Арбузы» — так говорить нельзя.

— Почему нельзя?

— Потому что можно назвать только одну еду. Нельзя говорить «селёдки», «плюшки»… Говори на «а».

— Почему на «а»?

— Потому что «селёдка».

— Ну ладно… А… А… Антрекот.

— Это кто?

— Не «кто», а «что». Это такое особое мясо, чтобы жарить.

— Так нечестно.

— Почему?

— Потому что «кот» — это тоже мясо. Но это не еда.

Я опять растерялся:

— Но ведь антрекоты не из кошек делают. Впрочем, кто их знает, из чего они их делают… «Котлета» ведь можно говорить.

— «Котлета» — не на «а». Мяясов много. Все нельзя называть. Ты тоже мясо, если для людоеда. Ты боишься людоеда?