Борис Ласкин: Друзья и соседи

В восемь часов утра Люба садилась на своё место и открывала окошко, над которым висела табличка — «Приём телеграмм».

Так начинался её трудовой день.

Телеграммы проходили разные. И деловые, и поздравительные, и ласковые. Они кончались словами — «привет, жму руку», «целую». Таких было почему-то особенно много. Потом ещё попадались слова — «лапочка», «солнышко», «зайчик».

Люба часто удивлялась — сколько существует на свете смешных и ласковых слов.

Если телеграмма была забавной, Люба на мгновенье поднимала глаза на автора и почти всегда встречала застенчивую улыбку.

Когда началась война, Люба попросилась на фронт, но её не пустили, и она осталась на старом месте, по-прежнему принимала телеграммы, которые стали совсем другими. Она могла не читать газет и не слушать сводок. Война жила в её телеграммах.

Когда фронт находился близко, к Любиному окошку подбегали офицеры в полушубках, с обветренными лицами. Успевая улыбнуться, они давали телеграммы в Свердловск, в Челябинск, в Ташкент.

Одну она запомнила: «Победа будет за нами, целую, когда вернётесь домой — обязательно привезите дыню».

Надо же, сводки ещё тревожные, а младший лейтенант уже требовал дыню.

А потом телеграммы, похожие на эту, начали появляться всё чаще и чаще.

В апреле сорок пятого Люба праздновала день рождения. Ей исполнился двадцать один год. Пришли подружки, ели, пили чай со сгущёнкой и веселились. Близость победы чувствовалась во всём — в сиянии солнца, в звоне ручьёв и даже в телеграммах.

И победа пришла!

В памяти Любы навсегда сохранился майский вечер. Над городом гремел салют из тысячи орудий. Разноцветные лучи прожекторов скрещивались в небе, и казалось, над Москвой построена огромная беседка. Люди стояли под её сводами плечом к плечу, и, вероятно, от такой весёлой тесноты беседка, сотканная из лучей, представлялась Любе маленькой, возведённой только для неё.

Сколько было в эти дни телеграмм!..

Они лежали горой на её столе. Аппараты стрекотали без умолку, и счастливое слово — победа — шло через все телеграммы.

Так начались мирные дни. Сотни телеграмм принимала Люба. Она мельком прочитывала их и видела, как в телеграммах воскресала жизнь.

Люба не выезжала из Москвы, но обо всём, что происходило далеко, за сотни и тысячи километров, она читала на телеграфных бланках: «Люди выехали», «Железо отгружено», «Архитектурный проект утверждён», «Поздравляем восстановлением завода, выпуском первого трактора».

А потом, когда в Кремле заседала сессия Верховного Совета, вновь появилось слово — «пятилетка». Оно стало встречаться так часто, как в недавнем прошлом слово — «победа». К Любе приходили инженеры и хозяйственники. Они всегда торопились. Один просил ускорить погрузку автопокрышек, другой требовал смету, третий сообщал цифры, целые колонки цифр.

Любе хотелось помочь каждому — и этому со сметой, и этому с погрузкой автопокрышек. Но люди, видимо, на неё не рассчитывали. Получив квитанции, они исчезали так же быстро, как появлялись.

Как-то в её окошко заглянул военный. Она заметила погоны капитана и молодое, неуловимо знакомое лицо. Капитан протянул телеграмму. Медленно считая слова, Люба старалась вспомнить, где и когда она видела этого человека.

А капитан молча стоял у окошка, и, если бы кто-нибудь поглядел на него со стороны, он бы непременно заметил, что капитан любуется этой светловолосой девушкой, сосредоточенной и быстрой.

— Два двадцать пять, — сказала Люба и встретила его взгляд.

Капитан уплатил, взял квитанцию, улыбнулся, сказал «спасибо» и ушёл.

Люба приподнялась, проводила его глазами и поймала себя на мысли о том, что ей хочется, чтобы он забыл взять сдачу, чтобы… чтобы он просто вернулся.

На другой день капитан пришёл опять, Люба улыбнулась. А он почему-то смутился и спросил:

— Можно дать телеграмму?

— Конечно, — сказала Люба.

Капитан взял бланк, подумал и написал несколько строк. Люба приняла телеграмму и стала считать слова, подчёркивая их пером: «Я совсем одинокий, ответьте, есть ли у меня надежда. Алексей».